Ерунда!,. Между нами просто дружба. Почему не ехать вместе учиться? Причем тут любовь»? — Но, продолжая мечтать о будущем, я невольно представил себе картину нашего расставания. Мы кончили учиться. Я еду в другой город. Захожу прощаться.
— Прощайте, говорю я, просидев у нее молча несколько минут.
— Прощайте, всего хорошего.
— Может быть навсегда?!..
— Увидимся, может быть, — отвечает она дрожащим голосом.
— Ну, прощайте.
— Прощайте, прощайте! — говорит она, в след кивая мне головой. Я смотрю на нее. «Прощайте!» говорит она последний раз, и дверь захлопывается. Я выхожу на улицу. Весна. Закат. Тишина. Извозчик лениво тащится на станцию.
————
Я объяснился. Это произошло на набережной. Я сидел на чугунной скамье рядом с Сашей и молча смотрел на нее. Но мне вдруг вспоминалась «дружба», и у меня являлось к ней неприязненное чувство. Я переводил взгляд на белевший на другой стороне Волги монастырь. От монастыря, стоявшего на краю города, сливаясь в сплошную черту, шел ряд фонарей, отражаясь в Волге расплывчатой огненной полосой. Волга слегка волновалась; по ней с шумом плыли куски побелевшего льда. Я машинально следил за какой-нибудь одной льдиной; она тихо, казалось, приближалась ко мне, быстро проносилась мимо, потом шла все тише и скрывалась в темноте.
Я долго смотрел в темноту, куда скрылась льдина, а на ухо точно кто-то шептал: «навсегда». Я взглядывал на Сашу; у ней были расширены зрачки, — она тоже пристально смотрела вдаль на одинокий огонек, светящийся в окне монастыря. А воздух и небо, и разлившаяся Волга так и веяли весной...
— Пойдем! — сказал я, взяв Сашу за руку. Я волновался, мне захотелось ходить.
Мы пошли на другой конец набережной. Я лихорадочно рассказывал Саше про Петербург, про своих товарищей, про курсисток, и про занятия науками, а когда мы снова сели на другую скамью, я, держа обеими руками руку Саши, стал говорить, что мы «можем» вместе учиться и бороться, а через несколько времени я, держа уже обе ее руки, говорил, что мы «будем» вместе учиться и бороться.
Саша жала мне руки. Я смолк, поняв это безмолвное «да» и восторженно смотрел ей в глаза.
За Волгой один за другим гасли фонари. Темнота надвигалась от железнодорожного моста к монастырю, а мы склонялись друг к другу.
— Ведь ты меня любишь? Да? — спрашивал я, целуя Сашу.
«Люблю!» прошептала она.
Фонари погасли, ярче стали звезды, а на востоке, за темнеющим вдали лесом, обозначалась розовая полоса зари. Было тихо, и только из-за Волги доносились звуки гармоники и глухой лай собак...
Было почти светло, когда мы с Сашей подходили к ее дому. Проводив ее, я вернулся на набережную и стал быстро ходить, распевая:
«Смело братья, туча грянет,
«Закипит громада вод.
У меня снова явилась энергия: казалось, встань передо мной сейчас какая-нибудь преграда, и я одним криком «прочь!» сбросил бы ее со своего пути.
————
Как сон промчался месяц после нашего объяснения. Каждый день по вечерам я гулял то вдвоем с Сашей, то с ее подругами, мечтая о будущем. Иногда по праздникам мы уходили в рощу за железную дорогу, где, сидя на берегу пруда, пели хором, наблюдая за просыпающимися лягушками, тихо, лениво плававшими около берега...
Укажи мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель наш и кормитель,
Где бы русский мужик не стонал.
— звучат у меня и сейчас в ушах слова нашей весенней песни.
Мы засиживались там иногда до вечера. От пруда начинало веять сыростью. Рощу окутывала понемногу безмолвная темнота, и только изредка ветер лениво доносил из города трескотню колотушек ночных сторожей. А мы все пели:
Волга, Волга! весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля.
На другой день после окончания экзаменов, окончания гимназии, Саша радостная, сияющая зашла ко мне попрощаться — она уезжала на лето в уезд, в имение своего дяди.
— Я скоро, скоро приеду, — говорила она:— и мы вместе поедем к нам.
Мне скучно!., мне не с кем меняться мыслями, не с кем говорить. Я взял перо и начал писать воспоминания, чтобы хоть чем-нибудь развлечься. Но о чем дальше писать? Описывать свое мировоззрение? Но оно слишком всеобще: оно ничем не отличается от мировоззрения Нильского или Лядова. Нет, это все не то!.. Саша!., Да, что-то будет впереди? Вот вдали, в мезонине дома блестит одинокий огонек. Когда я вижу огонь вдали, мне всегда вспоминается цель, к которой я стремлюсь. О, моя милая Саша, моя подруга и будущая жизнь общественного деятеля , — будете ли вы!
7 июня.
Вчера утром ко мне зашла Саша, и мы тотчас же отправились на станцию, чтобы поспеть к двенадцатичасовому поезду. Через час мы были уже в имении. После обеда я пошел к Саше в комнату, чтобы посмотреть, какие книги она взяла на лето, но не хотелось говорить ни о чем серьезном. В открытое окно из парка, окружающего дом, несся аромат сирени и пестрый шум поющих птиц. Мы вылезли из комнаты прямо через окно и пошли бродить по заглохшему парку. Перед нами каждую минуту появлялись новые картины: то группы молодых елей, расстилавших свои «лапы» по самой земле, то высокие сосны с красно-желтыми стволами; то мы встречали огромное упавшее дерево, превращающееся в коричневую рассыпчатую массу, из которой уже торчали побеги молодых деревьев, то входили в березовую рощу с влажной почвой, покрытой листьями ландыша; то, встретив тонкую густую поросль, мы с трудом продирались сквозь нее, нагибая и ступая на тонкие рябинки и ольхи, которые трещали у нас под ногами, внося звуки разрушения в торжествующий голос природы.
Выйдя на опушку мы пошли по берегу ручейка, поросшему низкими, корявыми рябинками и ольхами. Вдали виднелся полустанок; оттуда доносились свистки паровоза и шум двигающихся вагонов. Ветер, свободно гуляющий по полю, тонко свистел. Мне сделалось грустно. Мы повернули назад, и снова пошли бродить по парку, любуясь разнообразными картинами природы, которые вызывали у нас смену настроений...
Мы случайно вышли на поляну, всю желтую от цветов. На нас пахнуло жаром. Сразу почувствовалась усталость. Мы сели. Я положил голову Саше на колени и закрыл глаза. Тихо шумели верхушки деревьев то вблизи, то шум
