опять сюда законопачу, — он кивнул на «холодную» и, обратившись к стражникам, строго добавил: — Погоняйте-ка их немножко, застыли, видать, они.
Босых, раздетых мужиков больше часа гоняли по снегу. Филипп Авдеевич до масленой не дожил: в отмороженные ноги его кинулся антонов огонь, и он отдал богу душу.
После смерти отца Петр остался единственным наследником и полным хозяином на двух наделах земли. Неизвестно, как бы он хозяйствовал, вернувшись из солдатчины, но началась война с Германией, и домой солдат Половнев вернулся только осенью семнадцатого. Чудодейственные дела творились на селе! Даниловцы толпами бродили по полям, увязая по колени в черной, как деготь, грязи, делили помещичью землю, переданную им ленинским декретом.
Поначалу дележом заправляли богачи, они старались всеми правдами и неправдами объегорить бедноту. Семью Половнева тоже обделили: не дали земли на него самого — неизвестно, дескать, жив ли он, — и на младшую сестру его — выйдет замуж, тогда и получит в другой семье, сколько полагается.
Половнев поднял против богачей всю бедноту села, землю весной восемнадцатого переделили заново, по закону. Месяца четыре он был председателем комитета бедноты, помог большевикам очистить от кулаков и эсеров волисполком и сельсовет, а осенью вступил в РКП(б) и ушел добровольно в Богучарский полк защищать Советскую власть и ленинские декреты от взбесившейся белогвардейщины.
Когда же кончилась гражданская война и его демобилизовали, землю, отвоеванную с невероятным трудом, ему нечем было обрабатывать. Жена с тремя детьми (сестра Петра Филипповича, Надежда, вышла замуж в девятнадцатом году) не в силах была вести хозяйство, и нивы Половневых арендовал Аникей Травушкин, Коровы и овец у Половневых давно не было: после ухода Петра Филипповича в Богучарский полк их пришлось променять на хлеб и картоху, чтобы не умереть с голоду, даже плуги и бороны были проедены.
Петр Филиппович вынужден был пойти батраком к Аникею в кузню. Лет пять ковал деньгу богатому соседу. Потом богатый сосед, почуя неладное, кузницу продал ТОЗу (товариществу по совместной обработке земли), потихоньку да полегоньку пораспродал весь свой скот, косилки, молотилки, — и ко времени коллективизации сделался «середняком». Его все же на первых порах раскулачили. Но от высылки ему удалось отвертеться.
Старший сын Аникея, Макар, к тому времени «выбился в люди». Еще в начале новой экономической политики Макар, с разрешения отца, подался в город. Там он с помощью подруги Травушкина, Глафиры Павловны, устроился на какую-то совсем незначительную должность, вступил потом в партию, выдвинулся, стал инструктором кожпромсоюза. Макар и упросил одного из своих дружков, заведующего общим отделом облисполкома, написать нужную бумагу о выправлении «перегиба». Не будь такой бумаги — не миновать бы Травушкину пропутешествовать на поселение в одно из отдаленных мест республики для трудовой переплавки и вытравления духа стяжательства.
Порядочно с той поры воды утекло в моря и океаны. По совету, вернее, по настоянию сына, Макара, Аникей Панфилович в тридцать втором году вступил в колхоз, правда, не без сопротивления некоторых членов артели, но все же при перевесе голосов в его пользу. Старое постепенно забывалось, и соседи начинали уже тогда видеть в нем обыкновенного человека, с которым только в прошлом было кое-что неладное. Да ведь мало ли чего было в прошлом! «Кто богу не грешен, царю не должен», — говорил тогда тесть Половнева, старик Афанас Голиков, слывший на селе человеком добрым и мудрым. А теперь, около девяти лет спустя, и подавно в Травушкине большинство видело простого рядового колхозника.
Но ничего не мог забыть Петр Половнев. Былое неистребимо жило в груди его, поостывшее, но не потухшее. И порой оно, это былое, неожиданно вспыхивало и начинало жечь душу ненавистью чуть ли не с прежней силой. Вот почему не мог он ни слышать, ни думать хладнокровно о том, чтобы стать сватом Аникея. Правда, он не знал, что за человек вышел из Андрея Травушкина, которому взбрело почему-то жениться на деревенской девушке, однако хороших чувств не питал и к нему: не зря, поди, пословицы сложены: «Яблочко от яблони недалеко падает» и «Каков батя, таковы и детки».
3
Не успели Половнев и Ершов закурить — к ним подошел почтальон Глеб Иванович Бубнов. Небольшая, цвета пожухлой травы бородка, обрамляющая худое лицо — обветренное, загорелое, — была подстрижена. На плече — почтовая сумка с письмами и газетами.
Поздоровавшись, он подал Половневу письмо и присел рядом, постелив старую газету, чтобы не запачкать своих новых брюк.
— Угостите покурить, мужики! — мягко, вежливо попросил он.
Ершов протянул Бубнову свой малиновый кисет, расшитый зелеными и белыми цветочками (Наташа — жена — расшила), а из сумки у него взял «Правду».
Глеб Иванович, любивший во всем порядок и чистоту, озабоченно предупредил:
— Поосторожней, Алеша, не запачкай.
Когда Бубнов свернул цигарку и прикурил, Половнев спросил:
— Как там Гитлер, свирепствует?
Глеб Иванович глубоко, с наслаждением, затянулся и, выпустив дым через нос двумя синими струйками, серьезным тоном ответил:
— Ох и свирепствует, гадюка! Да оно чего же ему не свирепствовать? Англов прогнал, французов прижал к стенке, чехов, венгров, румын, болгар подмял под себя. Теперь вот и до греков добрался. И все у него идет как по писаному, все сходит с рук. Никто в зубы-то ему как следует не двинет. Была у меня надежда на французов, а они — того! — И Глеб Иванович безнадежно махнул рукой.
Озабоченно спросил Половнев:
— А как думаешь, когда эта заваруха кончится?
Глеб Иванович снял очки, слегка нагнул голову, потом неторопливо заговорил:
— Да ведь как тебе сказать, не соврать. Вроде бы нетрудно и догадаться, куда он курс-направление держит. Ему теперича обязательно охота англов окончательно доконать. Они же немцу давно что мосол поперек горла. Вот, стало быть, Гитлер и устремляется через те Балканы на греков и турков — прямым путем на Индию. Персы уж и вовсе не помеха ему. Без Индии же англам крышка! Тогда и войне конец, — солидно и уверенно заключил он.
Вот уже восемь лет Бубнов ходил почтальоном и благодаря тому, что постоянно читал газеты, прослыл человеком, понимающим в политике и международных делах. Интересовался он всем: Сибирью, Дальним Востоком, Казахстаном, Украиной, Грузией, видами на урожай, выполнением планов промышленностью и всегда мог рассказать, где что творится. Но особенно пристально следил он за Рузвельтом, Черчиллем и Гитлером, давно предсказывал, что, рано ли, поздно ли, они сцепятся между собой. И получалось так, будто его пророчества сбываются. Но на этот раз Половнев усомнился.
— Навряд он так далеко полезет, Глеб Иваныч. Не шуточное дело — на Индию пойти. Чай, она и сама не обрадуется такому троглодиту. А в ней более трехсот миллионов жителей! Я так
