Александр ЩЕРБАКОВ
В ПЕРВОМ ЭШЕЛОНЕ
(О П. И. Батове)
*
© ПОЛИТИЗДАТ, 1980 г.
Выстрелы. Взрывы. Убийственный гул на земле и в небе… И вдруг тишина. Оглушительная тишина того майского утра в сорок пятом году. Долгожданная и все равно неожиданная.
Генерал не привык к тишине. Вернее, он отвык от нее за эту долгую, казалось, бесконечную войну. Теперь тишина наступила. И сразу, с такой же силой, с какой грохот боев глушил, разбудила его память. А в памяти одна к одной, как шеренги солдат в строю, пять войн.
Эта, только что закончившаяся, — самая трудная и самая блистательная для него и для его армии — славной 65-й, которую он привел сюда, в Германию, из немыслимо выстуженных морозами и нестерпимо раскаленных огнем степей под Сталинградом.
Память сохранила все. И навсегда.
Вечный рубеж Сталинграда
«Виллис» мчался по степи, встречая или обгоняя машины, повозки, тягачи… Везли боеприпасы, мешки и ящики с провиантом, горючее. В сторону фронта шли и ехали те, кого ждали бои, в обратную сторону — те, кто временно или насовсем выбыл в тыл. Осенний воздух, особенно чуткий к звукам, часто вздрагивал то от методичных артиллерийских залпов, то от беспорядочного бомбового грома. Да, степь свыклась с войной, отметил про себя генерал. Все обживаются на войне. И это естественно. Разве его настроение сравнить с настроением в первые месяцы войны?..
Настроение генерала определялось еще одним, очень важным обстоятельством. Он ехал под Сталинград принимать армию. Ехал туда, где, совершенно ясно, предстояли события настолько важные, что им — не исключено! — суждено определить весь дальнейший ход борьбы с фашизмом. Армия, которой ему поручили командовать, в них конечно же примет участие. Насколько оно окажется полезным и заметным, будет во многом зависеть от него, командарма, от его полководческих и человеческих качеств.
В эту войну он уже командовал армиями — в сорок первом в Крыму и в сорок втором на Брянском фронте. Но тогда приходилось вести главным образом оборонительные бои. А теперь совсем иная складывалась ситуация.
Уже после нашей победы под Москвой война стала поворачивать в другое русло. Красная Армия постепенно лишает фашистов тех преимуществ, которые они с кровью вырвали летом сорок первого года.
Под Сталинградом гитлеровцы явно застряли, и у нас есть шанс запереть тут группировку Паулюса. Как реализуют этот шанс наши войска? Генерал волею судьбы оказался в числе тех, кто должен ответить на этот вопрос. Вокруг него и роились всю дорогу мысли. Они возвращали генерала к горьким для нас событиям мая сорок второго года. Попытка развить успех, обозначившийся в районе Харькова, не удалась. Гитлеровцы окружили наступавшие на Харьков войска и летом сами перешли в наступление, нацелив опаснейшие удары сразу и на Воронеж, и на Сталинград, и на Кавказ. В междуречье Дона и Волги все лето бушевала война. Никогда еще так не гремело, не полыхало в Донской степи. Никогда еще так не пахали ее тяжелые, злые машины, и никогда она не впитывала столько человеческой крови, как в то жаркое, второе подряд тяжелое лето. Фашисты хотели захватить на Волге Сталинград — важный стратегический пункт и крупнейший промышленный район.
Жестокие бои развернулись и на Северном Кавказе. Враг рвался к богатейшим источникам нефти и другого стратегического сырья. Фашисты рассчитывали лишить нас возможности снабжать хлебом и нефтью Москву, а потом взять обессиленную столицу Советской России с тыла.
Советская Армия не пустила вражеские войска за Волгу. План Гитлера рушился. Судя по всему, развязку под Сталинградом продиктуем мы. С верой в такой исход битвы на Волге и ехал сюда новый командарм Павел Иванович Батов.
Перед тем он был заместителем командующего Брянским фронтом. А командовал фронтом Константин Константинович Рокоссовский. Удивительный человек! Встретившись с ним однажды, люди потом неизменно тянулись к нему, потому что Рокоссовский незаметно становился для них всем: умным воспитателем, учителем, примером отношения к долгу и, наконец, вообще образцом человеческой красоты, без которой жизнь тускнеет, становится слишком пресной.
Батов считал за счастье служить у Рокоссовского. И всерьез расстроился, когда Константин Константинович неожиданно получил другое назначение. Позвонил Сталин, предложил принять Донской фронт. Москва разрешила Рокоссовскому взять с собой нескольких соратников — командиров, работников штаба. Он назвал Малинина, Казакова, Прошлякова, Орла. Батов напомнил о себе:
— Поеду хоть на дивизию!
— В Москве решим, — пообещал Рокоссовский.
Через несколько дней шифровка известила: Батов назначен командующим 4-й танковой армией на Донской фронт. Шел октябрь сорок второго года.
…Скоро Озерки, где стоит штаб 4-й танковой. Как-то примут там нового командарма? К прежнему — Василию Дмитриевичу Крюченкину (его отзывают в Москву) — привыкли. Уважают, любят. За лихое бесстрашие красного конника, за то, что разделил с этой армией (до недавнего времени она именовалась 28-й общевойсковой) тяжесть летних боев на Дону. Занять его место в армии не так-то просто. Примут, разумеется, если убедятся, что достоин. А время такое, что авторитет надо завоевывать решительно и быстро, причем не прошлыми заслугами, не броскими эпизодами из биографии. Почувствуют в нем настоящего командарма, убедятся в добрых человеческих качествах — признают. Нет — значит, нет.
По пути в Озерки заехали в Мало-Ивановку к Рокоссовскому. Константин Константинович обрадовался Батову, посоветовал ознакомиться в штабе фронта с обстановкой и извинился:
— Говорить сейчас некогда. Чуйкову очень трудно. Еще никогда там не было так трудно. Помогаем чем можем. Уверен: выдержит. Но главное — впереди… Рекомендую сегодня же выехать в армию. Разберешься и доложишь…
В штабе фронта чувствовалось предельное напряжение. Еще бы! Накал битвы по всем теоретическим понятиям уже перешагнул предел человеческих сил и возможностей. Выяснив у штабных офицеров максимум того, что касалось 4-й танковой, Батов попрощался. Все торопило в Озерки.
В Озерках знакомая картина: куда-то тянут кабель телефонисты, офицеры связи соскакивают с потных коней, торопятся выполнить поручение, часовой на крыльце внимательно рассматривает документы каких-то командиров… «Виллис» затормозил у штаба. В тот же момент появились встречающие. Из машины, легкий, подвижный, спрыгнул на землю генерал — будто из мирного времени: до яростного блеска начищены сапоги, лучезарные ордена на отглаженной гимнастерке, до глянца выбритое лицо — и представился: «Генерал-лейтенант Батов Павел Иванович». Кто-то из офицеров заметил: на Суворова
