и впервые прикоснулся к ней — взял за обе руки. — Парасенька, не оставляй меня! Побудь ещё чуть-чуть. Я понимаю, тебе надо быть дома, тебя, наверное, ждут, но… прошу тебя, ещё чуть-чуть. Его голос звучал умоляюще. Она освободила руки.
— Ты хочешь ностальгически вспомнить былое и одновременно сохранить верность своей жене? — проговорила с плаксивой иронией.
— Ничего не понимаю! — растерялся он. — О чём ты, Парасенька?
— Ну, ты же сказал, что у тебя есть жена. Вероятно, ты, как честный человек, желаешь быть лояльным. — Он слушал с напряжённым недоумением. «Господи, как идиотски я выражаюсь!» — мелькнуло у неё в голове.
Неожиданно он рассмеялся. Смех был дребезжащий, старческий; прежде он так никогда не смеялся.
«Господи, за что? Зачем он смеётся надо мной?»
— Ну да, у меня есть жена. С которой я обвенчан. А то, что ты подумала, настолько абсурдно, что такого вздора я и вообразить не мог. Потому тебя и не понял. — Он смотрел на неё с грустной иронией взрослого по отношению к ребёнку. — Ты совершенно меня забыла, Парасенька. И помимо этого, вовсе не представляешь себе той жизни, которой я жил. Это хорошо, что не представляешь, не надо тебе этого. Но не бросай меня сейчас, ладно?
Прасковья совсем ничего не понимала. Она вновь опустилась на стул.
— Мне хочется обнять тебя, Чёртушка, — проговорила тихо.
— Хорошо, пойдём, — согласился он, как на что-то тяжкое для себя.
Едва они вошли в номер, который оказался менее роскошным, чем можно было предполагать, судя по местонахождению гостиницы, она обвила руками его шею, прижалась к груди. Расстегнула две пуговицы рубашки и поцеловала шёрстку, ставшую за эти годы тоже полуседой. Сняла и отбросила его твидовый пиджак. Целовала его лицо, шею, вдыхала, впитывала в себя его тело и, как ей казалось, его душу — всё, о чём тосковала столько лет. Запустила пальцы в его полуседые кудри, нащупала твёрдое. Поняла: за эти годы у него выросли рожки, о которых он когда-то рассказывал, что они вырастают у зрелых, опытных чертей. Таким чертям уже можно доверять самостоятельную работу, — вспомнила она давние рассказы Богдана. «Чёртушка любимый». Ей ужасно захотелось взять в руки и поцеловать его чертовский хвост, покрытый чёрной нежнейшей шёрсткой, как нос кота Насилия. Почему-то вспомнился его кот, о котором она не думала много лет. «А может, хвост тоже поседел?» — подумала мимоходом. Ей хотелось расстегнуть его ремень, но она не решалась.
Он же был на редкость скромен. Гладил её плечи и голову, скорее успокаивая, чем отвечая на её ласки.
Она вдруг осознала, что за всю жизнь не научилась обольщать и соблазнять. Просто понятия не имеет, как это делается. Какие-то, говорят, есть эрогенные зоны… Ей никогда в этом не было нужды. С Богданом всегда было прекрасно и так, а Гасана вся эта канитель не интересовала. А других… других как-то и не случилось. В результате она неумела и неловка, как провинциальная старшеклассница.
«Госпожа министр пытается переспать с собственным бывшим мужем, — насмешливо подумала о себе. — А почему с бывшим? Он же считает меня женой, так почему же… Господи, другая бы уж давно…»
Опять, как всегда в момент провала и упадка, явились эти «другие» — успешные, умелые, компетентные, знающие, далеко опередившие её, убогую. Они окружили её насмешливой толпой, показывали пальцем и обидно смеялись. В последние лет десять, вместе с её служебным и социальным возвышением, «другие» как будто покинули её, а вот теперь опять они тут как тут и опять отравляют жизнь.
— Сядь, Парасенька, — наконец проговорил он и подтолкнул её к маленькому диванчику. Сам сел в кресло, стоявшее возле письменного стола. — Расскажи мне про нашу Машу. Как она? Где она?
Прасковья немного отвлеклась и успокоилась.
— Да, собственно, ничего выдающегося. Заканчивает филфак МГУ; вероятно, пойдёт преподавать русский с литературой в школу; уже теперь немного преподаёт. Правда, ей по нынешним правилам надо отслужить два года на гражданской службе — ты, вероятно, об этом читал: каждый должен посвятить два года службе Родине. Кому можно доверить оружие — идёт в армию, а кому нет — выполняет какие-то трудные, может быть, неприятные работы, в малоосвоенной местности. Многие, кстати, там и остаются. Это хороший старт карьеры. В Москве карьеры не сделаешь: слишком большая толкотня. Машка, наверное, поедет в какую-нибудь Тьмутаракань преподавать или уж не знаю, что делать. Специальность её — русский язык. Ей это нравится. Так что наша учительская династия не прервётся. Сейчас у нас очень поощряются наследственные профессии; наши критики говорят, что мы пытаемся возродить древние сословия или даже создать индийские касты, что, разумеется, вздор. Хорошо бы, но не получится. А вообще-то было бы полезно, если б человек, вступая в жизнь, уже более-менее знал своё место в ней. (Богдан согласно кивнул). Талантливый, особенный — пробьёт свою особую дорогу, а для среднего человека знать, чем ему заниматься — большое облегчение. Словом, наследование родительской профессии у нас поощряется. Вот Машка и унаследовала. Знает и твой любимый церковнославянский и древнерусский и несколько славянских языков, учила древнегреческий, уж не знаю, много ли выучила. Ну там английский, испанский — само собой. Языки ей легко даются, в этом смысле, видно, в тебя пошла. — Прасковья соображала, что бы ещё сказать. «А вот, про спорт».
— Занималась довольно успешно художественной гимнастикой, но потом оказалась такой дылдой, что серьёзно больше заниматься не могла. Увлеклась фехтованием, ей это идёт. Будет работать в школе — возможно, станет вести кружок или что-то в этом роде по фехтованию. Но главное, будем с нею апробировать наши методики идеологического воспитания школьников. Вообще, она неглупая девчонка, хотя никакими особыми талантами не одарена. Амбициозности немножко недостаёт. Я, помнится, всегда старалась быть первой, а ей как-то всё равно. Но, слава Богу, ничего нет в ней от золотой молодёжи. Она очень дружит с бабушкой, часто ездит к ней, а с бабушкой — не забалуешь.
Богдан молча очень внимательно слушал. При упоминании о бабушке — чуть улыбнулся.
— А почему ты не интересуешься Мишкой, — удивилась Прасковья. Ей, в самом деле, показалось странным, что он спросил прицельно о Машке.
— Мы встретились с Мишкой, буквально четыре дня назад, — Богдан чуть сморщил лоб. — Я ведь свободен без году неделя, Парасенька. Да, в полном смысле ровно неделя. А с Мишкой, оказывается, мы несколько лет были почти что соседями, — он опять болезненно скривил губы, вспомнив что-то тягостное для себя. — В завершение моей эпопеи мне поручили прочитать им лекцию о… по узкопрофильной теме. Как там полагается,
