а «в третичном».
Павел с видом мученика, (прямо как я в детстве), сидел рядом с дедом и читал учёную книгу по Земле. Откуда она была у моего отца, так и осталось для меня тайной. Но по ней, не по псалтырю, я научился читать.
— В тре-тич-ном периоде появляется новое семейство… — довольно бегло читал мой старший сын.
— А ты лучше меня справляешься, — прервал я урок.
— Поговорили? — поинтересовался отец. Пашка, точно понял, что мучения на сегодня закончились, аккуратно закрыл книгу и также аккуратно вклинился в разговор взрослых:
— Деда, я могу идти?
— Мало почитал. И страницы не будет, — посерчал дед.
— Так я завтра нагоню, пообещал сообразительный парень. Вот как чует, что деду надо со мной поговорить. Знает, когда сбегать с урока можно.
— Ну, тогда до завтра, — разрешил дед и уставился на меня.
Пашка вскочил и вбежал в дом, чтобы положить книгу на место. Я же занял его место. Хорошее, удобное место: во все стороны просматривалось наше немалое село. Надо было войти в дом, взять схороненные у отца записи по сельчанам и сборам урожая. Да вставать не хотелось. На дереве, что раскинуло свои кручёные ветви рядом с домом, пели да чирикали песни птицы. Благодать! Я сидел на скамейке подле отца, слушал трели и наблюдал. С этого места прекрасно были видны удаляющиеся фигуры пекаря и его дочки. Они шли неспешно по светлой пыльной дороге, раскланиваясь и переговариваясь с соседями. Тут дверь дома с шумом отворилась и по ступеням крыльца скатился мой старший, вроде бы умный парень. Он махнул нам рукой и помчался вслед за уходящим пекарем.
— А ну, стой! — гаркнул я так, что птицы на дереве притихли. Сын остановился, подняв облако пыли, — Пастбище в другой стороне!
Пашка тяжко вздохнул, и поплёлся в указанном ему направлении.
— Нет, ну ты посмотри на него! — посетовал я, когда убедился, что коровы сегодня точно не разбегутся, — Пятнадцать лет уже, а всё ещё как дитя малое! Книгу-то твою, Пашка хоть до середины освоил?
— Поумней тебя будет, — ответил отец. Он облокотился о стену дома и сидел с закрытыми глазами, точно спал. Совсем состарился за эти последние годы. Волос и в голове и в бороде поседел, морщины избороздили всё его худощавое лицо.
— Я всё хочу спросить, а почему не закон божий? Почему эта книга?
— Неисповедимы пути господни, — послышалось в ответ.
— А книга откуда? Сколько себя помню, столько и эту книгу… Может быть, тебе стоило стать этим… учёным по земле? — допытывался я.
— Геологом, — поправил меня отец, — Кому-то Господом предназначено стать геологом, а кому-то — дьяконом. Неисповедимы пути Его.
И замолчал. Я уж подумал, что гроза прошла мимо, но не тут-то было.
— Негодин к тебе зачем приходил? — вдруг спросил отец.
Началось.
— Политическую обстановку объяснил, — покривил душой я.
Отец усмехнулся.
— Ну-ну. Только ты не иди у него на поводу. Он, хоть и хороший мужик, да только времена нынче нехорошие. Ты, слава богу, не коммунист, но очень сильно рискуешь, что взялся за работу головы села. А у тебя дети.
— Так я и не рвался на эту работу. Тут в нашем селе только два грамотных взрослых человека и осталось. Ты да я. Остальных партизаны давно расстреляли. Думаешь, у меня был выбор? — начал я заводиться, — Да не было у меня этого выбора! Как только я закончил читать эту твою книгу по геологии, так сразу все выборы у меня и отпали!
— Ну-ну, — пробормотал в ответ отец, — Только все равно не рискуй понапрасну.
Я встал с лавки, махнул отцу рукой и пошел вдоль села. Проветриться решил. Ведь надо было в несколько домов заглянуть, поговорить. А если всё сладится, то и ночью топать на двор к Негодину.
Глава 3
Сосед
«Бумага, бумага, да чтоб тебя! Какой ты Богоявленский, ты самый что ни есть диавол! Этот дом должен быть моим по праву и сад это мой, каждое яблоко — мое!» — мысли проносились в моей голове вихрем, однако я выкинул огрызок и пошел к дому. День только начинался, а уже был испорчен. Правильно талдычила Марья: «Плюнь ты на это, Васенька», да только как же я могу плюнуть, когда из-под носа увели, оставив ни с чем. Я не могу жаловаться: руки, ноги, голова на месте. Все рабочее, да только как возьмет меня тоска об упущенном, так хоть удавись. Да и яблоки я терпеть не могу, разве что моченые и в пирогах, что готовит моя Марья Никитична. Она баба толковая, рукастая. Так и шел я по широкой улице в думах, пока не увидел спешно удаляющегося пекаря с девкой. И сразу вспомнил, что давеча мужики на лесопилке говаривали, мол партизаны идут со стороны Кирсанова и продразверстка скоро доберется. Надо запасаться зерном, прятать в погребах продукты, ибо все отнимут, бровью не поведут. А коли такая жизнь, надо и о доме подумать. Точнее, отобрать. Да только как? Прокофий мужик грамотный, отец у него дьякон, а я мужик простой, мне вся эта кутерьма не знакома, ни разу в жизни я не читал и не писал, надо хитростью брать. Подставить.
— Эй, Алексей Фролович, добрейшего денечка! Куда путь держите? — пекарь как-то весь подсобрался, девку свою за руку подтянул к себе и зыркнул на меня исподлобья, а потом оскалился вдруг, раскивался и заотвечал:
— Здравствуйте, Василий Михайлович! Да вот к Петру дочку водил, больно уж грамотной стать хочет, читали они. Как книга-то называлась, а? — подтянул он девчонку еще раз за руку, дернул, та на него смотрит тучей.
— По Земле, — говорит.
— Ну понятно, что уж, — говорю им и усы свои приглаживаю. Вижу, скрывает что-то, делиться не хочет какие дела ведет с дьяконом, — по Земле это дело хорошее.
— С Богом оставаться! — кивнул еще раз пекарь, — Поспешим мы, тесто подходит.
— Давайте-давайте, — кивнул я им в след и достал папиросу.
Больно уж хорошо со мной разговаривал, умаслить пытался, точно не чист на руку мужик. Надо бы узнать, что замышляет с дьяконом и какие козни строит. С такими думами и отправился на лесопилку, надо еще там послушать чего мужики говорят.
Вечером стянул я сапоги, да разлегся на скамью у печи. В передней, перед красноватой иконой Распятия, доставшейся еще от бабки, которая ходила по старой вере, горит лампадка. Смотрю я на нее и опять тоска берет. Разве ж я плохой мужик? Почему не достоин дома с садом? Что же это, детям моим мучиться, никогда
