неуместно, не выдал ему приговор, охлаждающий любые порывы: «Глупый глупец!»
Он даже не удержался и вздохнул громче обыкновенного. И в этот предательский момент увидел, что трубочка, гигиенично запаянная в прямоугольник полиэтилена, торчит между металлической дугой подручника и дерматиновой обшивкой её инвалидного кресла. Торчит, смотрит на Стаса своим торцом, как одноглазая змея, и шепчет ему в серёдку души: «Если что! Если что!».
Стас оглянулся кругом — по парку то там, то здесь гуляли «тыквы» и их посетители. И казалось, все они пялятся на него и думают, что он жестокий эгоист, не способный ни на что.
Потому, что глупый.
Как на зло, девушка тоже уставилась прямо на него, хотя глаза её точно были забинтованы плотно и непроницаемо для света. От её «взгляда» по Стасовой спине даже пробежали мурашки оцепенения. Так всё это напоминало сцену из фильма ужасов или жутких ночных кошмаров.
Он опять вспомнил о суперспособностях мозга, вздрогнул и отшатнулся: она смотрела прямо в его душу.
3. Смотрю
Девушка пристально упёрлась в Стаса пугающим «взглядом» своих бинтов, и он, наконец, попробовал отклонится в сторону, чтобы сдвинуться с линии её «обзора». Бинты остались на месте, «мумия» не следила за ним.
Он усмехнулся своей мнительности, решительно подвинулся на край скамьи, выдернул трубочку из щели, распаковал и протянул несчастной:
— Вы трубочку ищите? Вот она, — сказал он. Получилось это довольно легко, сам даже удивился. Может потому, что лица девчонки он почти не видел, по крайней мере её глаза были прикрыты полностью. И определить её красоту не получалось. Это очень облегчало его душу, потому что Стас боялся красивых девушек. Они, избалованные всеобщим восхищением, часто бывали надменными, как ему казалось, и могли видеть его насквозь. Желая того или не желая, но давя изящными пальцами на открытую ранку в его самооценке.
Девушка хихикнула и замахала ручкой в воздухе, пытаясь уловить трубочку:
— Эха-аа-оа! — рассмеялась она. — Айтэ мэ уку.
Участок мозга в его «тыкве», отвечающий за обработку речи выдал «error», но, к своему удивлению, какой-то иной интуицией он уловил суть её фразы. Это было что-то вроде «Дайте мне руку» или «Дайте мне в руку».
Краснея от мысли, что всё-таки протупил, он ткнулся в её тонкие пальчики. Она ловко ощупала кисть его руки, составила о ней трёхмерное представление, взяла трубочку и поблагодарила:
— Ахыба!
Дальше она действовала самостоятельно и время от времени едва заметно улыбалась своим мыслям, а Стас с облегчением откинулся на спинку лавочки. И только сейчас понял, что его спина вспотела от волнения, как на очном экзамене по тригонометрии. Надо же! Легче было бы залезть на тот громадный подъёмный мост, что пропускает под собой морские суда, и спрыгнуть оттуда в Дон, чем просто подать трубочку несчастной слепой девчонке.
— Ы гдэхъ? — спросила девушка. Стас перевёл сам себе как «Вы здесь?»
— Да, я здесь! Что-то случилось? Чем-то помочь? — засуетился он, обежав внимательным взглядом её бритую голову, свежие бинты, пластырь на губах, тёмное платье, тонкие руки, длинные пальцы. Потом коляску, её колеса, подножку, босые ступни. Все это он осмотрел мгновенно, с той скоростью, с которой человек обыкновенно успевает вдохнуть, произнося неожиданное «Ах!»
— Гогете вэ аххкахать, хо хитите? — сказала она, болезненно улыбаясь, но не умея сдерживать улыбку.
— Рассказать, что вижу? — на всякий случай переспросил Стас. Девушка кивнула.
Стас по дуге окинул окружающее рассеянным взглядом и насколько мог подробно перечислил всё, что увидел:
— Мы в парке. Тут деревья и… — он задумался, усиленно крутя шестерёнки воображения, чтобы не казаться таким уж глупым. — Они растут из земли. И есть тротуары. Они лежат.
— Эхааао-ха! — рассмеялась девушка, даже прикрывая рот рукой. Но Стас успел увидеть, что её темно-лиловый язык косо перчеркнут почти чёрным шрамом, разграниченным, как линейка, поперечными чёрточками. Швами.
— Фмотвите и флуфайте фниматина, — посоветовала она.
Стас всмотрелся и вслушался внимательно, но ничего, помимо перечисленного, не увидел.
— Есть ещё забор. Он из кирпичей и железных прутьев.
— Адно. Хахие фефевья эсть?
— Какие деревья есть? — Стас вгляделся в насаждения. — Здесь справа большая сосна. У неё тень, и поэтому я сижу здесь. Дальше две берёзы, какие-то кустарники, но они не зелёные, а розовые. Цветут. Остальные деревья, наверное, акации. Очень большие и на них огромные колючки.
— Ого! Хвафиво! — усмехнулась она. — А фто ефё?
— Много всего, — сам себе удивился Стас. — Небо, облака. Деревья, они тоже… все разные. Как я это передам? Трава…
— Эхааао-ха! — рассмеялась она снова. — Фы утифлены?
— Да… Удивлён. Никогда не всматривался, — усмехнулся Стас. Он подал ей вновь потерянную трубочку, и они снова соприкоснулись пальцами рук.
— Эуа, — сказала она и потрясла его руку в неловком рукопожати за кончики пальцев.
— Эуа? — переспросил он.
— Та! Афам и Эуа.
— А! Ева! — догадался Стас, позволяя ей не выпускать своей ладони. — А я Станислав.
— Тау-ау, — повторила она на «своём наречии».
— Да, — улыбнулся он впервые за весь больничный период. Хотя, пожалуй, если припоминать тёплые улыбки, может быть, впервые за целые годы. — Тау-ау!
С тех пор каждый день сиживали они в этой тени, срастаясь душами. Потому, как видеть своими глазами Ева не могла, а глядела глазами Стаса. Зато он, не умея смеяться всякой ерунде, грелся её смехом. И, как ни странно, будто просыпался от этого, и в настройках его внимания повышалось разрешение и детализация. Как будто в видеокарте, наконец, обновились драйвера.
И вот что было интересно: окружающее Стас увидел только, когда описал его Еве.
Теперь он знал, что больница обложена жёлтым и коричневым кирпичом, а в вечерних сумерках кажется, что чёрным и зелёным.
Ещё он знал, что в парке двадцать восемь деревьев. Что акации едва начинают цвести, и что их соцветия белы только издали. Вблизи же они имеют глубокий оттенок перламутра. И большой вопрос, как описать исходящий от них густой, дурманящий душу аромат, от которого хочется любить всё. Включая забор из кирпичей и тротуар, который лежит.
Ева хохотала. Она
