сам не ведал, что находится за дверью, и в разгадке тайны был смысл его существования.
А ещё сильнее Катя поразилась бы, осознай она, что её возлюбленный не голубоглазый шатен. Совершенно.
В девяносто шестом Зинаида Павловна заболела. Она не поднималась с постели, впадала в забытье, теряла память.
— Это я, мама, — терпеливо говорил Химичев. — Я, Федя.
— Ты не Федя! — кричала старушка. — Прогоните его, он лжец, самозванец, он чудовище!
Ночью Химичев собрал чемодан — не намного объёмнее того, с которым приехал в Москву, и покинул умирающую Зинаиду Павловну. Катю не предупредил. Ему были глубоко безразличны её переживания. И, опустившись на полку поезда «Москва-Киев», он навсегда забыл её имя.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
В Киеве он снял квартиру за полцены — потому что напомнил кого-то хозяйке.
Он работал в магазине, продающем зеркала, и с каждой зарплаты покупал по зеркалу. Теперь в его комнате жили сотни Химичевых, и иная компания ему не требовалась. Хозяйка посчитала бы весьма чудным наличие зеркал на полу и под подушками. Но Федя загодя готовился к её визитам и прятал отражения в шкаф.
За три года киевского периода он не нашёл ни девушки, ни друзей, зато значительно продвинулся по ледяному туннелю своего внутреннего мира. И таинственная дверь стала чуть ближе.
Галина Петровна Мицна поразилась бы, узнай, что заторможенный экс-подопечный всерьёз занялся наукой.
Свободное время он проводил в библиотеках, читая всё, что было связано с зеркалами, от книг по истории быта до художественной литературы. Через призму амальгамы он погрузился в физику и поэзию. К двадцати четырём годам он прочёл тысячи стихов и рассказов, в которых так или иначе фигурировали зеркала, погрузился в литературные эксперименты футуристов с использованием слов-перевёртышей. Амбарная книга была заполнена примерами зеркальных шифров, палиндромами, вырванными из контекста цитатами, вырезками из газет. Тяжеловесные тома о преломлении луча интересовали его наравне с бульварными байками о призраках из зазеркалья.
С девяносто восьмого года Химичев приступил к изучению итальянского языка. (Репетитор был уверен, что работает с сыном некоего Михаила Аркадиевича).
Параллельно он выделял часы для прогулок в парке. Он уже не был сутулым, прячущим взгляд, юношей. Шёл, подняв голову, и всматривался в прохожих. Что касается внешности, то описать её беспристрастно не представлялось возможным. Одни сказали бы, что он худ и сероглаз, другие отметили бы разительную схожесть с Михаилом Ефремовым; третьи, к пущему удивлению вторых, описали бы роскошные усы розовощёкого гражданина. И все они были бы правы и неправы одновременно, ведь что такое истина, если не субъективная, как отражение в зеркале, иллюзия?
К зиме с Федей начали здороваться незнакомые люди.
— Привет, Андрюша!
— Здравствуйте, Константин Геннадиевич.
— А чего это ты, Лёша, мимо проходишь?
Федя бросал вежливые фразы и шёл дальше. В уголках его плотно сжатых губ зарождалось почти что чудо: тень первой за двадцать пять лет искренней улыбки.
Он был готов сделать следующий шаг, но прежде нуждался в неоспоримом подтверждении своей власти.
Дом на станции Золотые Ворота он выбрал наобум. Позвонил в случайную дверь.
Открыла привлекательная блондинка лет сорока пяти, в халате, с кухонной лопаткой в руках. Аппетитно запахло домашней едой, и аскетичный Химичев вспомнил, что последнюю неделю питался исключительно хлебом.
Блондинка посмотрела на незнакомца краем глаза и убежала в квартиру, крикнув:
— Заходи, у меня котлеты горят!
Химичев неторопливо снял ботинки. Заглянул в гостиную и спальню. Задержался у зеркала, напротив кровати. Судя по убранству, блондинка жила с мужчиной, но без детей.
Федя проследовал на кухню. Хозяйка порхала у плиты, управляясь с двумя кастрюлями и сковородкой.
— Ты почему так рано? Начальства нет?
— Отпустили, — коротко ответил Химичев и сел за стол.
Блондинка выставляла тарелки и рассказывала о своём дне, о том, как приходила мама и подгорели блины.
Он молча жевал, наслаждаясь вкусной едой и компанией чужой женщины.
— Что-то не так? Ты какой-то странный.
Химичев встрепенулся:
— Почему странный? Что именно тебя смутило во мне?
Блондинка непонимающе улыбнулась:
— Ну… ты держишь вилку не в той руке. А теперь задаёшь странные вопросы.
Химичев мысленно обругал себя и взял вилку в правую руку.
— На работе устал.
— Бедный мой, — она погладила его по щеке. Минуло четыре года с тех пор, как он занимался сексом.
Он оглядел её, чуть увядшую, но не утратившую былой красоты женщину. Вымазанную в муке шею. Крепкие икры. О, нет, он не возжелал её, но эксперимент требовал чистоты. И следуя тропой ледяного коридора, он протянул руку, распахнул её халатик.
Женщина вздохнула, подалась навстречу.
Качнулась полная, тяжёлая грудь с загрубевшими сосками. Химичев стиснул её, скользнул пальцами по шраму от аппендицита, вниз, в густые волосы, таящие влажное тепло.
— Максим, — прошептала она.
— Напомни, во сколько я обычно возвращаюсь с работы?
— В шесть.
У Феди был в запасе час, и он провёл его в объятиях женщины, чьего имени не знал. Она стонала удивлённо и восторженно, а он смотрел поверх её головы на собственное отражение и улыбался. Действительно улыбался.
Пока она была в душе, он ушёл. Столкнулся в подъезде с интеллигентным мужчиной в очках. Мужчина нахмурился, судорожно пытаясь вспомнить Химичева и на всякий случай поздоровался.
— Добрый вечер, Максим, — кивнул Химичев.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
В январе он оформил загранпаспорт. Процесс не занял много времени. Работница ОВИРа приняла его за президентского зятя.
Федя подумал, что чувство, растопившее лёд его губ, и есть человеческое счастье. Отныне он не просто шёл к цели. Он научился упиваться дорогой.
Возле съёмной квартиры Феди, ставшей тесной от зеркал, недавно вырос особняк, столь же роскошный, сколь и безвкусный. Федя часто видел выезжающего из ворот громилу с бульдожьей, покрытой оспинами, физиономией и в лыжной шапочке.
— Эй, — окликнул он соседа.
Громила оглянулся, глаза его враждебно сверкнули, но через миг пришло узнавание.
— Эммануил Робертович? Какими судьбами?
Химичев объяснил.
— Да не вопрос, что вы! Для таких людей ничего не жалко!
На следующий день громила отдал бывшему воспитаннику челябинского интерната и бывшему двойнику поп-звезды пять тысяч долларов.
— Мои двери всегда для вас открыты! — добавил он, тряся руку Феди в своих лапах.
Ночью Химичеву снился замёрзший океан, где вместо льдин были изломанные осколки гигантских зеркал. Зеркала тёрлись друг о друга и хрустели, осыпались серебром, и вихрь поднимал к чёрному небу тучи зеркальной пыли.
— Дом, — бормотал Федя во сне.
Утром он собрал вещи — с учётом книг и записей
