или про мюзикл, сразу притяну к себе реальность, проснусь. А я не хотела! У меня тут всё только начиналось.
Я ещё не разобралась, почему меня зовут Дым, для чего я здесь оказалась. И мне Юра самого важного не объяснил, он же не просто экскурсию водил, как моя мама по своему музею, он мне показывал условия, я должна тут что-то сделать. И, наверное, нельзя было говорить, что я не знаю, чего от меня ждут, – это тоже условия сна. Законы жизни в этом непонятном месте.
В общем, я тоже стала смотреть на Экран. Тот человек, про которого нам показывали, был пожилым, в очках. И я никак не могла вспомнить – его раньше показывали в очках, с сединой? Или это… старость такая… конец фильма?
Я вдруг начала плакать. Будто меня переключили в режим «слёзы». Я смотрела на Экран, не отрываясь. Больше не замечала других людей, собаку на проезжей части, машин, у которых зеркальные багажники сияли как фары.
Я на ощупь обхватила Юру. Он держал меня за плечи, а я его – за спину. Крепко держала, будто тоже боялась упасть. И мы оба плакали и кричали что-то, похожее на «ура», как кричат в полночь в Новый год. Только мы кричали другое, на том языке, который я то понимала, то нет.
Было какое-то невозможное счастье. Мы в нём будто отогревались, как в ванне зимним вечером. И было страшно думать, как мы друг на друга посмотрим, когда это закончится.
Я видела лицо Юры в отблесках Экрана. Я не могла понять, Юра («Йуула»!) был старше меня или младше, выше или ниже. И какие у него глаза. И вообще лицо. Красивый он, нет? Оказывается, это совершенно неважно.
Тёплая золотая волна. На Экране лицо пожилого мужчины растворяется во всеобщем счастье. И потом Экран становится белым. Ярко-белым. Как открытый текстовый файл в моём мобильнике. Как стена, на которой больше не видно тень яблони.
Мама входит в дом с ведром яблок, а наша Мелочь бежит впереди, путается в маминых резиновых сапогах, рычит тонким голосом, трясёт рыжим мохнатым хвостом… Смешной.
Наша Мелочь – парень, кобель. Он правда очень маленький, метис пекинеса и кинг-чарльз-спаниеля, он – Мелочь, и мы его иногда в женском роде называем, потому что он наша мелочь любимая…
Мне кажется, там, во сне, который я попытаюсь вспомнить целиком, Мелочь тоже был. Он иногда появлялся из неоткуда, в самых неожиданных местах и ситуациях. И его там тоже все любили. И это был как будто сигнал, признак того, что место, которое мне снится, не совсем сон, иначе собака туда не попала бы. Но я не уверена, это там было или будет… Путаюсь.
– Вика, таблетки. Ужинать скоро будем. Перед едой надо. Выпей, Вика.
Вика – таблетки, Вика – таблетки… Мне очень интересно, почему там, во сне, меня звали Дым? И что это слово значит на том языке? Может, это просто перевод? «Виктория» – это «победа». А на том языке «Дым» – это как раз тоже «победа»?
– Викуша, ты что сейчас сказала, повтори?
Мама смотрит на меня, как в больнице, когда она меня забирала под расписку. Но сейчас-то чего переживать? Я просто сказала:
– Мелочь, ну куда ты грязными лапищами?
А мама вздрогнула и перекрестилась. Испугалась. Чего?
3
Мы с Юрой расцепили руки раньше, чем Экран перестал мерцать. Стояли, стараясь не касаться друг друга, и смотрели, как Экран сереет, будто море после захода солнца. Улица стала вдруг тоже почти пустой, хотя солнце ещё не коснулось гор. Но люди разошлись, вернулись в дома, в машины. Поливалка для цветов заработала сильнее. Собака убежала, её, наконец, позвали, крикнули, приоткрыв дверь. И она умчалась. Как-то очень быстро, собаки с такой скоростью не бегают вообще-то.
Но во сне так бывает – ненастоящая скорость движения. Облака по небу летели, будто их в быстром темпе проматывали. Мне показалось, что флюгеры на клумбах и крылечках стали теперь крутиться сильнее. В общем, все зашевелились… в ускоренном режиме. Темнело.
А я не знала, что делать. Неудобно было на Юру смотреть и очень этого хотелось. Мне казалось, что я не помню, как он вообще выглядит. Ну вот чего я раньше не могла его разглядеть, ещё до объятий?
– Дым, хочешь что-нибудь спросить?
У Юры был теперь другой голос, уставший и тихий. И лицо, наверное, тоже такое… Но я не могла посмотреть. Я спросила, как называется городок.
Юра ответил – быстрым, кратким словом, похожим на птичий свист. Я понимала, что оно значит. «Захолустье». По-русски не так стремительно звучит и слогов больше. Но я тогда не считала слоги. Я испугалась – вдруг Юра сейчас поймёт, что я не та, за кого он меня принял. Меня ведь не Дым зовут, а Вика. И я ничего про Экран раньше не понимала, я вообще не знала, что он такой есть. А вдруг меня из-за этого отсюда выгонят? Мне и раньше снились сны, в которых надо было скрывать что-то. Но вот таких интересных не было ни разу. А если я проснусь до того, как выясню, что тут вообще…
– Ещё вопросы, Дым?
– Что я должна сделать?
Теперь я смотрела на Юру. Кажется, он был как я. Не старше и не младше. И какой-то абсолютно обычный. Будто мы с ним всё детство знали друг друга. И то, что мы совсем недавно обнимались, это… Как будто вообще к нам с ним никакого отношения не имело. Это было не важно.
– Ты должна сдать эмоции для Экрана. Он сейчас работает в половину мощности. Ресурса мало, хватает по минимуму. Сейчас сама всё увидишь.
Юра очень понятно объяснял – как физику или алгебру, как любой предмет, в котором он разбирался. Это были не выученные слова, а настоящие, со смыслом. И я всё понимала. Про Экран, про городок Захолустье при нём. Про то, как в этом мире устроена система энергоснабжения. Совсем не как у нас.
Вот этот Экран – внешняя часть энергостанции. А сама энергия берётся из эмоций, из воспоминаний, из переживаний.
Тут я поняла, что у меня глаза слезятся и щёки щиплет, потому что я плакала, когда на Экран смотрела. Оказывается, мои слёзы – это не стыдно, а тоже часть энергосбора.
Некоторые люди сдают на станцию свои воспоминания, ну как в нашем мире донорскую кровь сдают. Только процесс иначе выглядит. В общем, одни делятся своими воспоминаниями и эмоциями, а другие на это реагируют. Эмоционально. А Экран эту реакцию ловит и тоже перерабатывает – в свет, в тепло, в электричество, в излучение, им больных лечат, например. Это я поняла.
У каждого городка свой Экран или
