смеюсь еще до того, как образ завершается в моем воображении. Покачивая головой из стороны в сторону, я тяну к себе беспорядок ткани на матрасе. Не желая сотрудничать, одна из подушек падает на пол, когда я заканчиваю снимать наволочку, и я ругаюсь, потому что мне все еще не хочется выяснять, что за монстра я найду сегодня под кроватью.
Кровати в этих домах — это извращенное и отвратительное подобие киндер-яйца, которое всегда таит в себе неприятные сюрпризы. В прошлый раз я нашла абсурдно реалистичную и страшную надувную куклу. Я делаю глубокий вдох, мысленно подготавливая себя к тому, что неважно, что это такое, просто вынимаю, убираю и не обращаю внимания.
Я наклоняюсь, оставляя задницу в воздухе, и когда я тяну подушку, она тащит за собой то, что лежало под кроватью. Конечно, тащит, ведь любое наказание для бедняков — это мало тебе говна, на еще.
Однако, когда я поднимаю белый кусок и смотрю на сюрприз, оставшийся на полу, он совсем не похож на непрошеный сюрприз. Я моргаю, затем оглядываюсь по сторонам, подозревая, что это какой-то розыгрыш.
Я уже полгода оказываю услуги клининговой компании, в которой теперь работаю как фрилансер, и в особняках, чье достоинство я восстанавливала за свой счет, мне уже приходилось сталкиваться со всякими странностями, но денежный рулон — впервые.
Пот на моей коже становится холодным, покрывая меня совсем не по той причине, что раньше. Когда я смотрю на свернутые деньги, невозможно не попытаться представить, сколько там купюр, хотя я уверена, что никогда не смогу определить, сколько купюр по двести реалов в рулоне, исходя из его толщины.
Я думала, что это миф, потому что, хотя они были выпущены больше года назад, до сегодняшнего дня я их не видела. Честно говоря, я не помню, когда в последний раз видела сотню. Я опускаю руку, достаю деньги, но отступаю, не дотронувшись до них. Я прикусываю губу и снова оглядываюсь по сторонам, размышляя, не может ли какой-нибудь из декоративных предметов, разбросанных по комнате, быть камерой наблюдения, вроде тех, с помощью которых матери маленьких детей следят за своими няньками. Если да, то как должна выглядеть эта сцена сейчас?
— Я не воровка, — говорю я себе. — Но эти деньги… Они бы все упростили… Может быть, я даже смогла бы уехать.
Я могу оставить все дома и уехать. Исчезнуть в мире, стать свободной.
Желание бьет меня прямо в грудь, как стрела. Сколько раз оно приходило мне в голову? Я качаю головой из стороны в сторону, отрицая это. Я не воровка, я не неблагодарная, я никогда не смогу просто так уйти, я нужна им. У меня не так много поводов гордиться собой, но я могу гордиться этими двумя. Я не воровка и я не неблагодарная.
Наконец, я дотрагиваюсь до денег, беру толстую пачку купюр и кладу ее на прикроватную тумбочку. Я смотрю на нее почти целую минуту, позволяя своему разуму мечтать обо всех возможностях, которые никогда не станут моими. Мечты умирают в тот момент, когда я поднимаю голову и смотрю на грязную комнату, понимая, что отсюда нет выхода, здесь мое место.
* * *
Прохладная вода пробуждает мою кожу, но все остальное в моем теле остается полумертвым. Я моргаю глазами, тяжелыми от сна, и тяжело выдыхаю. Униформа уборщиков прилипла ко мне, но кого в этом винить? Я вся липкая от пота.
Я опираюсь прямыми руками на раковину и закрываю глаза — это легко сделать, это первое легкое действие за последние несколько часов. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я понимаю, что задремала, стоя, липкая от пота, в ванной комнате комнаты прислуги в доме, который я только что убрала в четыре тридцать утра.
Я с усилием поднимаю веки, зрение еще несколько секунд расплывается, прежде чем мне удается зафиксировать взгляд в зеркале, и я тут же жалею об этом. Я ошибалась, я не беспорядок, я ужас.
Вся пушистость мира сконцентрировалась на моих волосах, заставляя более короткие и растрепанные пряди вырваться из пучка на макушке и встать в ряд. Похоже, меня било током один или двенадцать раз.
Глаза красные, коричневый цвет радужки тускнеет с каждым днем, а кожа тошнотворно грязная, как будто она впитала в себя всю грязь, которую я вынесла из этого дома. И, конечно же, от меня воняет.
Образ темный, но не тревожный, более того, почти знакомый. А вот что совсем не знакомо, так это пятно, которое я обнаруживаю на лацкане своего комбинезона. Вот дерьмо! Я отворачиваюсь от раковины, чтобы убедиться, что мои сонные глаза меня не обманывают, но когда я смотрю вниз на ткань, синеватый круг все еще находится в том же месте, где он был, когда я заметила его в своем отражении.
Черт, черт, черт! Андреса убьет меня! Или, что еще хуже, она захочет вычесть счет за стирку из моего дневного пособия или, еще хуже, стоимость новой формы. От этой мысли у меня заколотилось сердце, и внезапно я быстро проснулась как никогда раньше.
Я снова подхожу к крошечной раковине и наклоняюсь над ней, пытаясь поднести отворот к крану, но ничего не получается. Я встаю, мои глаза бешено моргают, а руки дергаются.
Черт, черт, черт!
Я начинаю расстегивать пуговицы на своей униформе. Проблема в том, что эта чертова рабочая одежда — комбинезон, поэтому, когда я снимаю его с себя, то оказываюсь полуголой, на мне только трусики и хлопковый лифчик. Холод от центрального кондиционера сразу же обдает меня холодом, заставляя каждый волосок на моем теле встать дыбом от резкой смены температуры.
Я выгибаю шею в одну сторону, а затем в другую, и она хрустит. Громкий звук приносит с собой обычную глупую мысль: Похрустим. Я совершенно некстати хихикаю и включаю воду. Я подношу ткань ближе к воде, намереваясь намочить только испачканную часть, но, когда идет дождь, он же льется; в итоге я спотыкаюсь о собственные ноги, замираю на месте, подаюсь вперед и чуть не ударяюсь головой о раковину. В последнюю секунду я обрела равновесие, избежав величайшего несчастья, или, по крайней мере, того, что я считала величайшим несчастьем, пока не поняла, в каком состоянии находится мой комбинезон. Отчаянно пытаясь не потерять зубы, я уронила ткань в раковину, и теперь она полностью промокла.
Я несколько секунд смотрю на ткань, погруженную в небольшую лужицу воды в раковине, прежде чем понимаю, что, если я не выключу кран,
