выпучила глаза.
– Не знаю про дядю Пашу. Успокойся, тут на фото – совсем другой гражданин: Николай Николаевич Щебельский, он же Щебень. Точно тебе говорю, что ни в каком универе лекции он не читает, – и криво усмехнулся.
Девушка притворно вздохнула:
– Ну, если вы уверены…
– Да уж мы-то уверены! Кого-нибудь ещё узнала?
– Нет, никого больше. Мне даже неудобно… Может, почудилось?
– Ну, ты… это… действительно поосторожней вечерами, особенно с северной стороны парка… Может, всё-таки это Щебня ты видела там, а? Подумай хорошенько.
– Если это не дядя Паша…
– Это не дядя Паша. Но вот Щебня…
– Так вы бы за ним последили! – с наигранной непосредственностью воскликнула Вероника. – Если он рядом живёт – приставьте к нему переодетого копа и схватите с поличным.
Первый офицер за пультом, прислушивавшийся к их разговору, неожиданно весело рассмеялся:
– Вау, вау…! Мы ж не копы, и это не Голливуд, детка!
Вероника развела руками:
– Ну… я тоже не Мата Хари, уж извините.
– Ладно… Мата Хари, ты всё-таки гуляй пока с собачкой в другом месте, хорошо? Это я тебе уже серьёзно говорю. Мало ли… А твоего дядю Пашу, наверно, стоило бы и проверить.
Вероника посмотрела в его открытые и слегка уставшие глаза и коротко ответила:
– Я поняла, спасибо. Дядя Паша – профессор, настоящий. Простите, если что… не так.
Северная сторона парка была в паре сотен метров от полицейского участка.
* * *
Тем же вечером она нашла номер ближайшей поликлиники и, позвонив, затараторила в трубку:
– Здравствуйте, мне папа велел позвонить и узнать, внесли ли изменения в наш домашний адрес, потому что мы недавно переехали в соседний квартал – он сильно заболел, хотел вызвать врача, но вдруг испугался, что, если изменения не…
– Фамилия, участок?
– Николай Николаевич Щебельский, пятый, кажется.
– Точно пятый?
– Или пятнадцатый… Ой, простите, а я забыла… Отец меня прибьёт…
– Э-эх… Щебельский? Не кладите трубку…
Она вычислила Щебня, приписанным к третьей по счёту поликлинике, в которую таким же образом дозвонилась:
– Николай Николаевич, восемьдесят первого года рождения?
– Э-э… да, он самый.
– Куда вы переехали?
– Так, может, там у вас новый адрес уже введён? Какой указан-то?
Женщина раздраженно продиктовала ей адрес Щебня.
– Ой, всё верно, уже поменяли! Простите великодушно.
В трубке осуждающим зуммером загундосил «отбой».
Тем же вечером она прошла мимо указанного в амбулаторной карте Щебня дома – кирпичный, четырёхэтажный, без балконов и лифта, с обшарпанной парадной, без домофона. Закрытый двор с детской площадкой, один въезд-выезд для автомобилей, никакого шлагбаума. Вероника высчитала: его окна должны приходится на второй этаж, с выходом на внешнюю сторону. Обойдя дом по кругу, держась подальше, на противоположной стороне довольно-таки тенистой из-за высоких крон деревьев улицы, она взглянула в эти окна: кухня и комната, высокий потолок, лёгкие занавески. Очень высокий потолок! Если правильно рассчитать, то его ноги и до пола-то не достанут, даже с запасом верёвки…
Она выждала, сколько могла – пока в соседних окнах на начал загораться свет. Но его окна так и оставались тёмными, когда она с щемящим чувством быстрыми шагами покидала чужой квартал: сегодня мама с работы не задержится.
Она вообще больше никогда не задерживалась с работы.
Без пяти минут семь на следующее утро Вероника уже была в том же дворе. Втиснувшись в узковатую кабинку деревянного грузовичка на детской площадке, девушка, надвинув на глаза безликую бейсболку, открыла книжку, положила её перед собой на игрушечную приборную панель и стала напряженно просматривать выходящих людей из всех парадных этого дома. С собой у неё был термос и пара сэндвичей.
В подъезд она входить пока остерегалась: ведь если нечаянно столкнуться с ним нос к носу, то это значило бы предупредить его, что пока не входило в её планы. А несвоевременная информация усложняет жизнь – это она усвоила хорошо.
День прошёл впустую – Щебень так и не объявился.
На другой день всё повторилось. Лишь только около восьми утра из открытых окон третьего этажа соседнего пролёта слышались матерные крики и мебельная возня, затем грохот падения – будто шкафчик опрокинули. Потом окна медленно притворились, и всё стихло, а несколько минут спустя из парадной выскочил седоватый мужик с багровым лицом и пакетом подмышкой – ни дать ни взять, чей-то разгневанный сожитель.
Всё разрешилось лишь на четвертый день её ожидания. Ближе к полудню те самые окна на третьем этаже вновь распахнулись, на этот раз очень широко и бесшумно. Вероника с раннего утра, как обычно, пристроилась с книжкой по нейро-лингвистике под детским грибком, прячась от зачастившей мороси, по диагонали через двор от злополучной парадной. Она отчего-то ожидала появления того краснорожего мужика.
Но вместо него подъехала «Криминалистическая лаборатория», а следом – белый высокий фургон без окошек. В таком же прошлой осенью вывозили труп старичка с их первого этажа, когда она возвращалась со школы. По спине девушки пробежал неприятный холодок в недобром предчувствии. Ей было видно в проёме распахнутых окон, как по квартире на третьем этаже передвигались люди – их лица прикрывали простые матерчатые маски, а кто-то мелькнул, прижимая к нижней части лица салфетку, или платок – было не разобрать, но всё равно стало понятно, для чего это.
Последние два дня выдались жаркими, и только сегодня с Балтики нанесло туч и относительную прохладу.
Вероника подумала, что вряд ли «Криминалистическая лаборатория» приезжает по каждому случаю смерти в этом городе и, вспомнив ругань, доносившуюся из тех самых окон, она припомнила и свои тогдашние впечатления: ругались вроде как на равных, потому ей и показалось, что мужчина спасался бегством от сожительницы. Но она ведь могла и ошибаться – ведь видела она только выбегавшего из парадной мужчину. И неизвестно, из какой квартиры. А вот кого слышала – тем более загадка.
Вероника решила подойти к фургонам. Морось поутихла. Из приоткрытого пассажирского окна «Лаборатории» была слышна рация: двое между собой переговаривались. Девушка сделала вид, будто что-то высматривает в канавке вдоль поребрика.
– … одиннадцатый экипаж подтвердил код «тринадцать – пять». Приём.
– Личность установлена? Приём.
– Предварительно, да. На попечении. Статус «двести», рецидив. По каталогу смотри «роман-два-точка-семь-щавель-один-три-восемь». Приём.
Вероника замерла. Её мозг, достаточно привыкший уже к зрительному восприятию информации, автоматически преобразовал услышанные символы в мысленную картинку «Р2.7Щ138», и она поняла, что совсем недавно уже видела эту комбинацию – в том полицейском участке, на обороте одного колоритного фотоснимка. Щебельского. Щебня. Её Щебня. Девушка присела на корточки и склонила голову, обхватив её руками.
«Вот, оказывается, как они кодируют зэков «на попечении».
