скворечник мой во всем доме единственный, больше никто не живет. А город, ты сам понимаешь, был под немцем, нечисть всякая в щели могла забиться. Никого не впускай, никому не отвечай, ко мне ходить в гости некому, а сам приду, так постучу вот так… — и он постучал костяшками пальцев по столу. — Спокойной ночи!
Он вышел, хлопнув дверью. Я повернул ключ в замке два раза. Потом принялся рассматривать книги. Тут были и Толстой, и Чехов, и Пушкин, и «Нива» за 1893 год, и Джек Лондон… Были еще Станюкович, Киплинг и даже Конан-Дойл с его Шерлоком Холмсом! Помешав в печке головешки, я пододвинул к ней низенькую скамеечку и принялся читать Шерлока Холмса. Это был рассказ «Пестрая лента» — о змее, которую впускали в комнату через вентилятор, чтобы она спустилась по шнурку на кровать человека, от которого хотели избавиться. Я не замечал, как шло время, и вдруг заснул.
Проснулся я оттого, что словно кто толкнул меня в спину. В комнате было темно — в коптилке выгорел бензин, огонь в печке потух. Спичек у меня не было. Я хотел было встать, но вдруг почувствовал, что, кроме меня, в комнате кто-то есть. Я не пуглив и побывал во всяких переделках, но тишина темной комнаты, по-моему, гораздо хуже воя мин и грохота снарядов. Кто мог быть в комнате, кроме меня? Ведь дверь-то заперта на ключ, а Петр Сергеич не возвращался. И тут я сообразил, что тот, другой, еще не вошел в комнату. Он стоял за дверью и старался всунуть в замочную скважину ключ. Я слушал, не дыша. Что делать? Спросить: «Кто там?» Но Петр Сергеич приказал никого ни о чем не спрашивать, никому ничего не отвечать. А если «тот» откроет дверь? Закричать? Никто не услышит — кругом одни пустые и разбитые дома.
Вдруг в темноте что-то забулькало и зашипело. Мне показалось, что в комнату в темноте вползает «пестрая лента» — змея, которая сейчас меня укусит.
Честное слово, мне стало так страшно, как даже под бомбежкой в море никогда не бывало…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой Иван Забегалов разыскивает опасного врага
Если дверь все же откроется, я кинусь «ему» под ноги и кубарем скачусь с лестницы. Такие номера бывало я выкидывал с румынскими солдатами, когда мы высаживались на вражьем берегу. Но дверь не отворялась. Вдруг что-то вспыхнуло, и из-под двери в комнату вползла горящая лужа. Как раз в эту минуту за окнами раздался неистовый вой сирены, отчаянно зазвонил колокол, зашумел мотор. Так мчится только пожарная машина. Неужели сюда, ко мне? Но как могли пожарники узнать, что начался пожар? Незнакомец, стуча каблуками, побежал вниз по лестнице. А пожарная машина промчалась мимо. Значит, она спешила совсем на другой пожар.
Опрокинув табуретку, я бросился к двери. Распахнул ее. И пол и дверь пылали, очевидно облитые бензином. Я быстро схватил висевшие на стене шинели и пальто. Кинул их на пол, принялся топтать. Потом стал прижимать ими пламя, лизавшее дверь. Не прошло и нескольких минут, как в комнате стало снова темно и лишь противно пахло горелым. Мне стало страшно оставаться снова в темноте. Я побежал к окну и сорвал закрывавшую его синюю бумагу. Сквозь снежный вихрь я увидел далекое зарево. В порту, наверное, горит. Значит, туда и мчалась пожарная машина. Она вспугнула приходившего сюда ночного гостя… Но как бы поскорее зажечь свет? Я принялся искать спички. Обыскал всю комнату, шарил рукой по столам, по подоконникам, по полкам, скидывал на пол книги, щупал карманы лежавших на полу шинелей. Спичек нигде не было. В комнате стоял страшный холод. Я промерз до костей. Захлопнул дверь. Накинул на себя какое-то тряпье. Рассветало. Наконец на лестнице послышались шаги. Кто-то поднимался наверх уверенно и твердо. Раздался стук в дверь: раз-раз, раз-раз! Петр Сергеич! Я быстрехонько отпер. Капитан стоял на пороге и светил фонариком.
Из-под двери в комнату вползла горящая лужа.
— Ты что же, не ложился? — спросил он, бросив быстрый взгляд на койку. — А это что? — крикнул он, глядя на груду тряпья, валявшуюся на полу, на обгорелый пол и обуглившуюся дверь.
Я торопливо принялся рассказывать о том, что произошло нынче ночью.
— Вот видите, — закончил я виноватым голосом, — шинели, вам попортил.
— Ерунда, — отмахнулся Петр Сергеич. — Нашел чего жалеть — шинели! Ты жизнь свою жалей. Не в первый раз за мною охотятся, — пояснил он. — Все врасплох застать мечтают. Думают — подожгут, я выскочу, а они в меня — пулю.
— Кто?
— Есть такие, — отрезал капитан. — Да, видно, плохо меня знают!
Он подобрал шинели, оглядел их, повесил все на гвозди.
— Ну, паря, за один день тебе два раза повезло. Ты молодец. Пожарник, скажи пожалуйста! Не растерялся. А приходила-то к тебе опасная штучка.
— Кто опасная штучка? Он? — спросил я.
— Какой там он! Она, та самая, которая тебе дорогу показала. Ее уже и след простыл. Напоследок напакостила. В порту подожгла, еле потушили, да здесь. Вместо меня тебе чуть не попало. Ну, вот что, времени нам терять нельзя. Быстрей ешь да пойдем.
— Куда?
— Искать.
— Кого?
— Вторую. Ту, что ребенка в дом внесла. Она-то, поди, еще в городе. Скажи мне, паря, ты бы мог ее узнать?
— Не знаю, товарищ капитан. Она старуха…
— Быть может, она вовсе не старуха. Только притворялась старухой. Узнаешь?
— Вот уж не скажу. Я думаю…
— Ну, все равно, попробуем. Бери консервы, ешь.
— Я не хочу.
— Ешь, говорю, подкрепляйся. Поди, ты натерпелся страху? — И он потрепал меня по плечу своей большой теплой рукой.
*
Мы целый день бродили по разрушенному городу. Норд-ост еще гудел, но снег больше не сыпал. В сером небе носились зловещие тучи. В бухте из Роды торчали мачты и остовы затопленных когда-то кораблей. На волне покачивались катера и шхуны. На улицах нам изредка встречался морской патруль. Женщины, похожей на ту, которая вчера бросила «пакет» в разрушенном доме, мы не встретили, и я чувствовал, что Петр Сергеич сердится, хотя и не показывает виду. Может быть, эта женщина тоже уже убежала из города. Мы зашли в хлебную лавку и внимательно оглядели стоявших в очереди женщин. Мы побывали в управлении порта, где Петр
