закат
без продолженья,
за этот шелковый наряд
прошу прощенья.
Когда в сентябрьском огне,
спасая маски,
не разлила на полотне
той желтой краски.
Прости безмолвие бордо
и тихий дождик…
Прости меня, не знаю кто,
Чужой? Художник?
2002 г.
Всесвятское
. Урицкий. Сарыколь.
Всесвятское. Урицкий. Сарыколь.
Обрезки судеб по теченью века,
как вечной жизни колющая соль,
как дети на руках у человека.
Срослись мы плотью с кожею степей,
пером ковыльным устилая ложе,
полынь – вдова и преданный репей
заморской орхидеи стал дороже.
Гранитом гордости ликует гром
за силу человеческого сердца,
вознаграждая щедро серебром
из дождевых сокровищ громовержца!
Целует солнце черноземный грим,
забывший состояние покоя,
пусть кто-то открывает третий Рим,
А мы – первопроходцы Сарыколя!
1998 г.
Вор, или «Зимняя вишня»
Вот оно, ворованное счастье!
Жжет в руках и плещется в груди!
Грешной – это завтра, а сейчас ты
Белою голубкою лети!
Выше солнц, молвы звенящей, выше
Вер и сфер, и брошенной на дно
Той другой, с позолочённой крышей,
выше вместе, выше – не одной!
Семь ветров – небесное распутье,
семь дорог – запутанный клубок
наших жизней, в этом безминутьи
семь и я – распутная – у ног.
Отчего ворованное сладко?
Всюду шепот: не твоё, не тронь,
но лечу – неловко ли, украдкой -
в два крыла величиной с огонь!
Отчего – Сарыколь?
Отчего, Сарыколь, с желтой грустью на путника смотришь,
или это люцерна пролилась на озерное дно?
Мал отрезок пути – от столетья отрезанный год лишь -
и тебе сентябрями разлуку делить суждено.
Гонит что суховей, чью тоску по душе развевает
будто горькую пыль заметает под битый очаг?
Вот и слезы твои зализать ему сил не хватает,
Так и стынут на коже. Или это опять, солончак?
Письмена, дневники переклеены белой полоской,
нет страниц с заголовками старых побед и вождей,
сотый лист и одни лишь березки, березки, березки,
да размытые тропы чернилами, что от дождей.
Отчего – Сарыколь? От осенней листвы? Или зори
Омывали лучистые руки прохладной водой?
Затонувший маяк так не дышит заржавлено в море,
Как обветрил ты путника самой соленой тоской….
Скоро путник уйдет, журавлиною будет дорога,
твоя стайка синиц – желтизной на раскрошенный хлеб,
Не грусти, Сарыколь, ждать останется, видно, немного,
Видишь, как полумесяц над чьей-то судьбою окреп…
Украинский сонет
Post scriptum солнца – всё рost-летнее -
Со-нет зажженного сознанья.
Любовью не зову последнею,
зову иначе, ты – останья.
Катились в ночь колечки бледные -
к другой медовости касанье,
по следу шли они, по-след-ные,
ты рядом шла – со-шла – останья.
Другие – лункой леденелости
сверлились в сердце, препинанием,
ты ж с соком яблочным и спелостью
вошла в мое тире, останья.
Оборкой лета с нитью медною
не мерь седьмые расстояния,
отрежь, чтоб из меня последнего
заплатку к сердцу сшить, останья.
Тогда смогу признаться в малости:
зову останьей, чтоб осталась ты…
2002
Послесловия
Мне осталось немного: лишь черкнуть пару строк послесловий
после вечных дождей или после суровой зимы,
что живу, мол, без разных условностей и условий,
без тебя и надежды, и, в общем-то, без нужды.
Будет что написать на полях своим почерком тонким,
было б поле широким, что как жизнь враз нельзя перейти,
не звонил б телефон, истязая вконец перепонки,
и у скважин замочных бы не суетились враги.
Черкану по чертям, по пути против шерсти всех кошек,
что скребут в подреберье, где раньше пылало душой.
Перечеркнуто всё, завершенное в робкое «может»,
только новый абзац или жизнь только с красной строкой.
Пару скомканных бед (в завещаниях пишут немного).
Без имущества, тяжбы и прочей житейской возни
отдаю то, что нажито – чистую капельку Б-га!
(в эру «После меня» на простывшее сердце прими)…
Память
Они смеялись и давились
рассолом, песнями, дыханьем,
по кружке! э-э-эх! и закружились
опилками воспоминанья:
– Любил он, кажется, ботинком
царапать небо!
– Нет, когтями!
– Не помнишь? Зря!
Чай на поминках
судьбу хлебаем с киселями!
– И той зимой…
– Да нет же – летом!
– С той бородой…
– Да нет! С усами!
И облысевший! Был поэтом!
– Нет, скрипачом и с волосами!
Хохочут…
Воздух мелкой рябью:
заброшен камень амнезии,
Ушел…
…не попусту в октябрь
сырую землю бороздили.
Вспотели окна – это тени
когда не выставлены блюдца
(столовых вер столоверчений)
мечтают снова задохнуться.
А там дрожит одна. Нагая.
Воспоминающая свора:
–Ты кто ему? Жена? Какая?
С тобою, знать, за желтой шторой?!
Молчанье.
Шаг.
И стынут лица.
Та тень с дрожащими руками
не даст, не даст Ему забыться!
И тень ли это?
Муза?
– Память…
Глубоко
Всё – глупо.
Вы сказали – глубоко.
Жест – с глаз долой,
Вам показалось – в око…
Жестоко
объясняться за чертой
на пальцах и шипах чертополоха.
Расплата –
проба золота у рта.
Сок – по губам прочтете Вы – кровища.
Сокровище -
делимость пополам,
На пол – в уме,
Вы посчитали – нищий.
Забыть пора,
а Вы – пора за быт,
за имя, выпорхнуть из тела. Слово
«Взаимное»,
как мотыльки и Вы,
я солоно и соло, как «иное».
Из сердца – вон!
Черта – чертополох.
И Вы – не нож, не я – в подножье N-ом…
Невыношенной
птицею любовь
падет к моим исколотым коленям…
Рубиновая свадьба
Мы – две души – две согбенные старухи
с одной котомкой полевых обид,
Порой грешим, порой к закатам глухи,
когда разлука что-то говорит.
Мы – ржавый след от сломанной качели,
в его изгиб измены не излить,
Как фальшь монет, и чьи-то параллели
к другой надежде в плоскости Земли.
Мы – негатив одной прожитой съемки
без вспышек… Мы – отравленная мазь,
cвет заслонив, знахарствуем в потемках
великое стремленье не упасть.
Мы – пустота в двух связанных сосудах,
из старых чувств полынный сухоцвет,
Не тот, не та….
пустые пересуды
в рубиновой запруде
слов и лет.
И маленькие колокольчики у входа
Гербарий на темном фоне.
Тонкие линии рамки
