внезапно поднявшемся ветру. Пару раз так и вовсе полил дождь ‒ вот прямо так, средь ясного неба. Девчонки тогда дружно завизжали и бросились под крышу, а он еще долго стоял, с облегчением вдыхая запах дождя.
Потом все долго удивлялись, как ему удалось простоять под ливнем почти полчаса, и вернуться абсолютно сухим, но это уже другая история.
– Где твои родители? ‒ в который раз спрашивал классный руководитель. ‒ Все еще за границей?
– Они еще немного побудут там, по работе, ‒ говорил он. Кажется, за короткое время он изрядно поднаторел в хитром искусстве ускользать от ответов. Вот так, вывернулся и сегодня. И даже нисколечко не врал, если начистоту.
– Где ты живешь? ‒ теребили его девчонки. Смущенно рдеют щеки, челки подколоты разноцветными заколками. ‒ Давай делать уроки вместе?
Приходилось отшучиваться и под любым предлогом задерживаться допоздна. Под вечер школа, которая днем гудела не хуже улья, выглядела опустевшей раковиной. Проходя по гулким пустым коридорам, Озуру украдкой оглаживал поникшие цветы в кадках, и те расправляли жухлые листья. Он мог бы читать их прошитые жесткими жилками зеленые истории так же легко, как проглатывал библиотечные книги одну за другой. В туалете из начищенных кранов бежала вода ‒ о, какое это было наслаждение, просто стоять и наблюдать, как прозрачные брызги разбиваются о белоснежную раковину!
Учиться было интересно. Учителя особо не придирались к его почерку, и к тому, что все ручки у новенького отчего-то пишут зелеными чернилами. И все бы складывалось просто прекрасно, если бы не любопытные взгляды одноклассников.
Задумавшись, Озуру мог случайно впустить в открытое окно пушистое облако или приманить с моря пахнущий солью ветер. А мог замечтаться и заменить шелковые цветы настоящими ‒ и еще долго девчонки удивленно вертели в руках свои заколки и выбирали осыпавшиеся лепестки из причесок.
С наступлением сумерек у ворот сигнальным маяком зажигается старый фонарь ‒ пора. Закинув за плечо ранец, Озуру не спеша пересек расчерченный тенями двор. Звездные классики звенят, не отличишь от настоящего неба. Оглядевшись, не видит ли кто, он украдкой перепрыгнул с Юпитера на Сатурн, и дальше, с одного залитого светом островка на другой.
Целое небо под ногами, будто и впрямь гуляешь гигантскими шагами среди звезд.
С ближайшего дерева пушистой тенью соскальзывает Рю. Зевает и потягивается, показывая алый язык. Ему нелегко ждать хозяина целый день, притаившись в густой кроне среди шумных надоедливых птиц. Озуру отдает ему половину школьного бутерброда с колбасой ‒ ему самому вполне хватает одного лишь яблока на целый день.
Рю смотрит не него человеческим взглядом, принюхивается . От хозяина теперь пахнет не листьями и мхом, а резиновым линолеумом и выкрашенными стенами. А еще бумагой.
Озуру до сих пор помнил, как впервые взял в руки книгу. Строчки расплывались перед глазами, и невозможно было понять прочитанное из-за тихого, настойчивого шепота. Одни книги были напечатаны прямо здесь, в школьной типографии, другие прибыли издалека. Но даже самые гладкие, мелованные страницы по-прежнему хранили свой собственный древесный узор.
Сегодня его чуть не раскрыли: на перемене кто-то выронил из рук бутылку с водой, и на полу в классе образовалась лужа. Спасаясь от щетки дежурного, вода коварно забралась под парты, по дороге успела мстительно задеть чью-то новенькую сумочку и смешать слова в непрочитанном любовном послании, ‒ но почему-то остановилась, наткнувшись на потрепанные кеды в зеленых пятнах от травы.
– Она что, тебя боится? ‒ девочка с последней парты подозрительно прищурилась на него, звякнули вплетенные в волосы деревянные бусины. А Озуру не утерпел: протянул руку, шепча ласковые слова, ‒ и вода приникла к пальцам, ласкаясь как котенок.
Сейчас он вовсю ругал себя, вспоминая, как удивленно расширились глаза у соседа. Отводящее заклинание подействовало не на всех: та девчонка-шаманка оперлась руками о его парту и доверительно прошептала: Я знала, что ты тоже другой!
Вот и гадай теперь, что она имела в виду.
Откуда-то далеко доносится сладкий, ванильный аромат. Значит, уже распустились пушистые соцветия сагарибаны. Кто-то невидимый удачно посадил душистые кусты вдоль дороги домой, вплоть до позабытого всеми святилища. Окутанные лианами тории издалека напоминают врата в зачарованную сказку, куда то и дело попадают непослушные человеческие дети.
Если подумать, толика правды в этом все же есть…
Рю предупредительно рычит и топорщит шерсть на затылке. Озуру успокаивающе чешет его за ухом: он уже давно понял, что за ними следят.
Несуразная фигура прячется в кустах. Сдержанно позвякивают связки амулетов на длинном шнурке. В лунном свете поблескивают маленькие рожки и прорисованные серебрянкой косматые брови над раздутым носом. Усмехнувшись про себя, Озуру ускоряет шаг. Еще неизвестно, кто над кем сейчас посмеется.
Чем дальше в лес, тем сильнее аромат. Деревья вокруг меняются, становятся выше. Рю ступает мягко, так что ни одна травинка не шелохнется под мохнатыми лапами. А его следы вспыхивают зеленоватым следом, будто человек-невидимка прошел по густому ковру из мха.
Вот он и дома.
Отец так погрузился в сон, что его не отличишь от соседних валунов, ‒ кстати, возможно, тоже родственников, таких дальних, что Озуру не помнил их имен? На коленях у матери цветут колокольчики, а на лоб спускается прядка повилики. Рю устраивается в уютной ложбинке среди камней и широко зевает, щурясь на хозяина: не пора ли уже и баиньки? Школьный рюкзак занимает свое место на бамбуковом стебле; если наутро проспать школу, побег вытянется выше головы Озуру, и тогда на уроке физкультуры поставят неуд за отсутствие униформы. Впрочем, один урок можно и прогулять. А если прислушаться к ворчанию Рю, можно и вовсе устроить себе каникулы. Лет на пять-шесть, или же все десять. За это время все успеют позабыть странного ученика, который пил только воду и знал наизусть названия всех трав и деревьев Окинавы. Кажется, ему и правда достаточно полученных впечатлений, и еще долго будут сниться сны о гулких пахнущих краской коридорах и звонком смехе во время школьных перемен.
Где же он? Ведь только что был здесь?
Кое-как сняв уродливую маску, девочка ‒ та самая, глазастая, умудрившаяся разглядеть его даже в человеческой личине, ‒ удивленно озирается по сторонам. Только что она видела, как странный мальчик и его не менее удивительный пушистый друг ступили под сень раскидистой камфоры. Вот, даже его рюкзак здесь ‒ а самого Озуру нет. Никого нет, если не считать трех обросших мхом валунов. У одного отчетливо просматриваются очертания лица: растянутый в улыбке рот и сжатый кулачок, в котором умудрилась расцвести крохотная фиалка. Но этот аромат, дурманящий, кружащий голову,
