заиндевевшему стеклу, она нарисовала ногтем сердце, затем какой-то иероглиф, и, наконец — три шестёрки рядом.
— Тьфу, пропасть. Что и говорить о научном знании, — Ляпунов вытащил газету и уткнулся в неё.
Пошло два часа, и его сорная, палёная как водка, неистребимая контора невнятного назначения нарядила Ляпунова в прокатную шубу. Хлопая обшлагами, Ляпунов невозмутимо доставал из мешка подарки вашим и нашим, сотрудницам и сотрудникам, поднимал чары с теми и с этими. Его сограждане давно привыкли к тому, что их Новый год давно и прочно замещает Рождество, и стал самым популярным гражданским праздником. Новый год накатывается, как война, грохочет хлопушками, бьёт алкогольным кулаком в грудь, валит с ног желудочными средствами массового поражения.
Веселье в его конторе наматывалось на руку, как сахарная вата. Но вот уже исчезли Большие начальники, Начальники средние, поправляя галстуки, вышли из тёмных кабинетов, а за ними, чуть погодя, выскользнули Неглавные сотрудницы.
Было ещё не поздно, и Ляпунов позвонил в прокатную службу. Шубу, дурацкий красный колпак и палку с мешком можно было сдать обратно прямо сегодня, но теперь самому.
Он украл с праздничного стола бутылку коньяку и спрятал её в большой полосатый носок для подарков. После недолгих размышлений, решив не переодеваться, Ляпунов засунул своё пальто в мешок и двинулся в центр города и принялся плутать среди кривых переулков. На город навалился антициклон, холод разлился по улицам, будто жидкий гелий, поведение которого Ляпунов изучал последние двадцать лет.
Город, между тем, заполонили банды ряженых. Ляпунову часто попадались такие же, как он сам, подвыпившие Деды Морозы. Все они не очень твёрдо стояли на ногах и постоянно подмигивали своему собрату.
Для Ляпунова, впрочем, персонаж, роль которого он исправно много лет исполнял на профсоюзных, или, как их теперь называли, «корпоративных» праздниках, этот его отмороженный двойник в красной мантии был непонятен. Он был похож на снежного царя, что привык замораживать жилы и кровь мертвецов леденить.
Оттого он ненавидел свою общественную обязанность, показывать отмороженное лицо со старческими морщинами было куда неприятнее.
Ляпунов знал о новогодней традиции всё и утешался тем, что вместо русского Деда Мороза его могли нарядить в модного канадского лесоруба по имени Санта-Клаус. А между ними такая же разница, как между бойцом в шинели и американским солдатом в курточке. Так и сейчас — он избежал куцей куртки, но колпак ему достался явно от комплекта Санта-Клауса.
Ляпунову было понятно, что его персонаж умирает каждый Новый год, поскольку на смену ему спешит какой-то карапузик в шапочке. А этот карапузик, в свою очередь… Так, в глазах Ляпунова, его двойник превращался в готового к употреблению покойника. Будущий покойник со счётным временем жизни.
Однажды ему приснился исторический сон, как к нему, будто к царю Николаю — Санта-Николаю-Клаусу, к старику с белой бородой, ползёт по снегу карапуз Юровский. И, ожидая скорой смерти царя, ожидает вокруг обыватель царских нечаянных подарков — скипетра, забытого под ёлкой и меховой короны, то есть, императорских драгоценностей, конфискованных перед расстрелом. Траченной молью профсоюзной шапки Мономаха.
Он вспоминал этот сон с тоской лектора, которому снится страшный сон про ошибку в первой же формуле на доске. На этих мыслях он чуть не стукнулся лбом в вывеску прокатного пункта.
Ляпунов перешагнул порог, и, оступившись, покатился по лестнице, поднявшись на ноги только перед стеной с двумя дверями — железной и деревянной. Позвонил, немного подумав, в железную.
Никто не ответил, из микрофона на косяке не хрюкнул охранник, не раздалось ни звука из внутренностей сообщества карнавальной аренды. Ляпунов покосился на деревянную дверь, но всё же дёрнул на себя металлическую, и она легко растворилась.
Внутри было неожиданно холодно. Оттого, не оставляя следов снежными сапогами, Ляпунов пошёл искать служащих людей.
За стойкой, под портретом Деда Мороза в дубовой раме, стрекотал антикварный факс. Бумага ползла по ковролину, складываясь причудливыми кольцами.
Никого, впрочем, не было и тут.
Ляпунов завернул за угол и постучал в белую офисную дверь. Дверь стремительно отворилась, и придерживая её рукой, на Ляпунова уставилась Снегурочка.
Та самая, что он видел в троллейбусе.
Теперь, присмотревшись, Ляпунов видел, что она гораздо выше его самого и имеет какой-то неописуемо похотливый вид. У флегматичного Ляпунова даже заныло в животе. Но он вспомнил о возрасте и своём морщинистом теле с пергаментной мёртвой кожей.
Много видел он секретарш и никчемных офисных барышень, что воспринимали его как мебель, как истукана в приёмной, или как плюшевую игрушку с приделанной капроновой бородой, мягкой, белой, пушистой.
— А, вы ещё… Нехорошо опаздывать… — Снегурочка погрозила Ляпунову пальчиком. Потом наклонилась и погладила Ляпунова по щеке. Он практически не ощутил её прикосновения — пальцы барышни были холодны как лёд, почти так же, как его вымороженная давним и нынешним морозом кожа.
Снегурочка улыбнулась и вдруг резко дёрнула его за бороду.
Удовлетворённая результатом, она обернулась и крикнула в темноту:
— Ещё один… Наш, — и, отвечая на кем-то не заданный вопрос, утвердительно кивнула собеседнику: — Настоящий. Да, да. Я проверила, ну скорее…
Из тьмы выдвинулся Дед Мороз и потащил Ляпунова за собой — в тёмный пустой коридор, потом по лестнице вниз, кажется, в бомбоубежище. «Точно, бомбоубежище», — решил Ляпунов в тот момент, когда они проходили мимо гигантских герметических дверей, которые сразу же кто-то невидимый наглухо закрывал за ними.
Наконец, перед Ляпуновым открылось огромное пространство наподобие станции метрополитена, всё наполненное красным и белым. Сотни Дедов Морозов безмолвно стояли здесь.
На возвышении перед ними, в манере, хорошо известной Ляпунову по детскому чтению Дюма, держал речь их предводитель.
Ничего хорошего лично Ляпунову и человечеству вообще эта речь не сулила. Ясно было, что эти-то настоящие, а он Ляпунов — фальшивый. Ясно было, что материализм низложен, а всё, что окружает Ляпунова — воплощённый Второй закон термодинамики. Тепловая Смерть Вселенной, одетая в красные шубы и куртки, вполне интернациональная. Не хватало только вооружить их косами и поглубже спрятать сотни голов в красные капюшоны.
Предводитель говорил медленно, слова его были тяжелы, как лёд и безжизненны, как слежавшийся снег.
Окончательно сразил Ляпунова его собственный адсорбционный насос, работавший в углу. Это был именно тот самый, проданный куда-то, как острили «по репарациям» чуть ли не той стране, что победила в холодной войне, насос. Был там и другой, третий, странные приборы, покрытые инеем, механизмы теснились вдоль стен, уходили вдаль, и над всем этим бешено крутили стрелки огромные часы, похожие на часы Спасской башни.
Ляпунов осматривал помещение. Это и вправду была станция метрополитена. Только без рельсов,
