— Пора бы уже, госпожа Ирини, научиться отделять зерна от плевел.
Она покраснела как мак, Антигона — тоже. Потом Антигона встала, собрала свои книжки в ранец, пересела за пустую парту и закусила губу, чтобы не заплакать. Маленькая Пикипикирам ревела в голос. Она хорошая девочка. Хотя коротышка и бледная как смерть. А учится так себе. На переменке она умоляла Антигону:
— Пожалуйста, дай мне посмотреть, как ты сделала задания по правописанию!
Антигона разрешила: и посмотреть свои тетрадки, и даже списать все упражнения. И рисование за нее сделала, так что та «отлично» получила, потому что сама Пикипикирам, бедняжка, ни одной прямой линии провести не может, не то что рисовать.
Каждый вечер перед сном Мирто разучивала монолог, который должна была прочитать на празднике. «Околесица из околесиц» — вот как Алексис назвал монолог Мирто, написанный самим господином Каранасисом.
Накануне праздника, когда мы пошли спать, Мирто решила устроить генеральную репетицию. Она встала в кровати, выпрямилась, вытащила свою подушку, поставила на нее ногу и начала декламировать: «…Я попру тебя ногами, презренное знамя врага, и подставлю грудь мою враждебному мечу! И, если суждено мне, пронзенной, пасть на землю…»
Тут Мирто рухнула на кровать, вцепилась в подушку зубами и продолжила: «.. я буду терзать тебя зубами, пока не исторгну твой последний вздох».
— Что ты делаешь? — закричала я. — Ты же рвешь наволочку!
Я ей помешала, и она в такую ярость пришла, что в один прыжок оказалась у меня на кровати. Тут матрас съехал — и мы, даже пикнуть не успев, свалились на пол. Мирто держалась за спинку кровати и вопила, что свернула шею. В комнату вбежали дедушка, папа, мама, тетя Деспина и Стаматина. Все они кричали и спрашивали, что случилось. Мирто визжала, как свинья резаная, и вопила, что не может повернуть голову. Папа сказал, что нужно ее растереть, мама заметила, что вот этого делать совсем не нужно, а нужно просто наложить мазь, тетя Деспина взяла ее на руки, а Стаматина принялась приводить постели в порядок.
Утром Мирто проснулась с шеей набекрень. Словно ей голову неправильно привинтили, так что смотреть можно было только вправо.
— Как я буду читать свой монолог? — плакала она. — Как я стану фалангисткой?
Мама, Стаматина и тетя Деспина еле-еле ее одели. Мне, конечно, стало ее жалко, бедолагу, но все-таки это выглядело ужасно смешно.
Мы пошли в школу с мамой и тетей Деспиной. Сколько ни просила Мирто дедушку пойти послушать, как она будет читать свой монолог и переодеваться в форму фалангистки, он отказался:
— Этого мне только не хватало.
Мы добрались до школы и вошли в большой зал, где должен был проходить праздник. Там уже сидел Алексис со своей мамой. Алексис все еще носил «страсти» Мирто, а его мама — то же полинявшее синее платье, в котором она была каждый раз, как я ее видела. Праздник начался. Сначала с речью выступил господин Каранасис. Пока он говорил, мы с Алексисом придумали отличную игру. Перед нами сидела мама какого-то мальчика, и на ней было платье, по которому узором шли квадратики. В каждом квадратике — свой рисунок: верблюд, финиковая пальма, обезьянка. Мы по очереди задавали друг другу вопросы, например: «Сколько верблюдов в десяти квадратиках»? Выигрывал тот, кому удавалось назвать правильное число.
Мы и не заметили, когда господин Каранасис закончил вещать.
Он еще кричал: «Да здравствует король!», «Да здравствует губернатор!», «Да здравствует народ!» А дети заорали в ответ: «Да здравствует!» — так громко, что я едва расслышала, как Алексис мне шепчет:
— Три обезьяны в шести квадратах.
Потом учитель гимнастики с силой ударил в барабан. Господин Каранасис встал в центре сцены, построенной по этому случаю, и объявил:
— А теперь я представляю вам первых фалангистов и фалангисток нашего острова, которые, к чести для нас, учатся в этой школе.
Из двери за сценой выбежало шестеро детей: три мальчика и три девочки, одетые в темно-синюю форму, белые галстуки и пилотки. На погонах у кого было по две звездочки, у кого — по три. Они встали в ряд и высоко вскинули руки в приветствии. «Фашисты так делают», — заметил Алексис. Только одна девочка не смотрела, как положено, вперед. Голова у нее была повернута вправо, словно ее плохо прикрутили. И это была Мирто! Мы с Алексисом покатились со смеху — невозможно было удержаться, так комично она выглядела. Вдруг Алексис оборвал смех и толкнул меня локтем в бок:
— Смотри-смотри. Это же Коскорис!
Рядом с Мирто стоял упитанный коротышка с сальными волосами. Это был Коскорис, ученик второго класса гимназии, известный только гадостями, которые он устраивал. Как-то его поймали за курением во время урока. А вообще он воровал у других детей карандаши и ластики и то и дело разбивал кому-нибудь голову. Господин Каранасис много раз повторял: «Еще одно баловство, и я тебя выгоню!» Но никогда его не наказывал. Алексис говорит, это потому, что за обучение Коскориса платят целиком и отец его работает в полиции. Я обернулась посмотреть на маму, сидевшую позади меня. Она опустила голову и совсем не глядела на Мирто. Тетя Деспина сидела, гордо выпрямив спину и просто раздуваясь от важности.
Когда Мирто поднялась на сцену прочесть свой монолог, господин Каранасис объявил:
— А теперь наша юная фалангистка продекламирует монолог «Да сгинут все большевики!» сочинения вашего покорного слуги.
На полу сцены было расстелено красное знамя, которое Мирто должна была попирать ногой, а потом рвать зубами. Его уложили слева от нее, и, когда она гордо поставила на него ногу… ее голова на свернутой шее смотрела вправо, а не влево, как надо было. А когда пришло время героически пасть на землю, Мирто, как я заметила, упиралась руками и ногами в пол, а туловище ее как будто зависло в воздухе.
— Все так натоптали своими ножищами, что я бы испачкала юбку, если бы завалилась, как есть, на пол, — объяснила она потом, когда я поинтересовалась, почему она так странно и нехотя падала.
Когда Мирто окончила чтение «околесицы из околесиц», господин Каранасис взял ее за руку, чтобы вместе поклониться зрителям. Алексис так хохотал, что я начала злиться. Мирто выглядела жалко.
По возвращении домой мама разрыдалась. Она плакала как маленькая. Впервые в своей жизни я видела, что взрослый человек так ревет. Она говорила и говорила: что лучше бы папа потерял работу и мы стали бы, как цыгане, вроде тех, что живут на участке за нашим домом; что даже такая участь лучше, чем быть фалангисткой и стоять рядом с вором Коскорисом. Папа раскричался, что она рассуждает не лучше ребенка. Дедушка поддержал маму, тетя Деспина встала на сторону папы, а Мирто, с ее свернутой шеей, крутилась перед большим зеркалом в гостиной и старалась как можно лучше выполнить фашистское приветствие. Леопард смотрел на нее черным глазом, голубой был преисполнен печали. Я подошла к нему. Посмотрела, нет ли нового белого листочка у него в зубах. Сколько же дней прошло с тех пор, как я видела Никоса в последний раз?
