— Ну? Что делать прикажешь, командир? — крикнул Гришка, глядя на небо.
— Ничего. Возвращаемся обратно, — глухо ответил Маркел. — Скопцов оставляем, а сами уходим.
— Ты что, ополоумел? — заорал возмущенно Гришка. — А для чего мы тогда их сюда притащили? В расход их!
— А ну заткнись, горлопан сопливый! — рявкнул на него Маркел, тоже начиная сердиться.
Он, с видом человека только что принявшего очень важное и ответственное решение, повернулся к ожидавшим в смирении своей участи скопцам и громко крикнул:
— Чего ухи развесили, овцы безропотные? Хватит хоронить себя заране! Уносите прочь свои задницы, да побыстрее, покуда мы не передумали!
Чекисты зашумели, удивленно переговариваясь. Такого исхода они не ожидали.
— А может, не стоит эдак, командир? — обратился к Маркелу Прохор. — Вдруг приказ на их расстрел все ж имеется? Ты же голову свою подставляешь!
Маркел горько усмехнулся. Он повернулся и крикнул скопцам:
Не глядя на товарищей и боясь осуждающих взглядов, чекист нахлобучил шапку и пошагал в сторону города.
— Эй, начальник! — услышал он окрик из множества голосов и, не оборачиваясь, остановился.
— Мы никогда вас всех не забудем, братцы! — закричали скопцы. — Век за ваши души бессмертные молиться будем, люди добрые!
— Это что, они нас добрыми назвали? — послышался удивленный возглас Гришки.
— А ты как думал, — ответил ему рассудительный глуховатый голос Прохора. — Это ты у нас еще молодой — не знаешь, что больше к добру стремиться надо, а не к смертоубийству кровавому!
Усталый, но довольный собой, Маркел шагал, тяжело прихрамывая. Ему хотелось одиночества, хотелось побыть одному, но спиною он чувствовал, что все бойцы отряда молча и медленно бредут за ним следом.
9
Будучи не в силах больше блуждать вокруг дома с противоречивыми сомнениями в душе, Аверьян подошел к крыльцу. Дверь оказалась не заперта.
Стеша сидела за столом перед зеркалом и внимательно разглядывала свое отражение. Как только Аверьян переступил порог, она живо обернулась и слегка побледнела от неожиданности.
— Может, я не ко времени? — спросил он срывающимся голосом.
— Заходи, коли пришел, — ответила она без ложного энтузиазма.
Стеша сидела всего в двух шагах от него. Аверьян смотрел на ее спину, на которой знал каждую родинку. От воспоминаний захватило дух. Он подошел к ней и провел ладонью по голове.
— Стеша…
Она обернулась и посмотрела на него. Аверьян тут же понял, что между ними уже не осталось ничего общего. Жена брезгливо поджала губы и увела в сторону глаза, явно не желая его видеть.
— Зря ты заявился, Аверьян.
— Но-о-о… Мы ешо вроде как повенчаны с тобой и ты мою фамилию носишь?
— И што с тово?
— Да вот хотел поглядеть на тебя и детишек, — сказал он. — Как они?
— С ними все хорошо, — ответила Стеша. — А вот о тебе я ужо давно думать перестала. Сызнова у нас ничаво не выйдет, и ты сам, поди, об том прекрасно знаешь.
Пальцы Аверьяна готовы были коснуться плеча жены, но он не решался этого сделать, словно перед ним сидела совершенно чужая женщина.
— Я хочу, штобы ты ушел, — очень тихо произнесла Стеша, глядя в зеркало.
Голос ее дрожал, в нем слышались слезы. Аверьян ждал, что она вот-вот расплачется, а он обнимет ее как прежде, чтобы утешить. А Стеша сдерживала слезы, зная их воздействие на мужа и твердо решив не давать ему повода.
— Прошу, уходи, — сказала она, вставая и отходя к окну с намеком, что разговор закончен.
Рука Аверьяна повисла в воздухе.
— Мы бутто совсем чужие, Стеша… Но у нас дети! Тяжело ведь одной поднимать их на ноги?
— Да, — сказала она. — Но мы всегда были чужими, а жили по надобности.
— А я по-другому мыслил, — признался Аверьян.
— Я тожа, покуда ты не пропал без вести, — вздохнула Стеша. — Я обрадовалася даже, прости меня, Хосподи. Мыслила жизню свою постылую сызнова начать, а ты вот он весь. И под венец нельзя таперя, и ты… Не мужик и не баба.
Аверьяну вдруг захотелось ударить ее. Он отвернулся, чтобы этого не сделать. Он долго молчал, прежде чем произнес:
— Мне ночевать негде. И пожрать бы чево. Уж не взыщи, коли супротив жаланья твово правда эта будет.
Стеше потребовалось некоторое время, чтобы переварить неприятную для нее просьбу мужа.
— Ежели он придет и увидет тебя, то меня бросит, — прошептала она.
— Об ком ты? Об Ивашке Сафронове?
Она покраснела, занервничала, но промолчала.
— Не придет он, не жди. Братцу свому непутевому за то спасибочки скажи.
Стеша посмотрела на него с ненавистью.
— Даже ежели я решу оставить тебя в избе, — начала она… мысль, казалось, вдруг убежала от нее, — я не смогу энтова сделать.
Аверьян пожал плечами:
— Во грехе живешь… Боишься, што явится твой полюбовник и застанет меня у тебя? Но он…
— Он придет нынче, не сумлевайся, Игнатий выпустит ево.
— А я как же? Ведь энто и моя изба тоже? Я што, ужо не имею права занять здесь свой угол?
— Конечно, имеешь, зятек! — послышался голос из сеней.
* * *
Когда действие снотворного закончилось, чекист пришел в себя. Он сразу же вспомнил, что с ним случилось. Анны не было. Увязанных в узлы вещей тоже. Вывод напрашивался сам собой.
— Чертова сука! — выругался Игнат в бешенстве. — Но я еще до тебя доберусь! Мы еще поглядим, чья осилит!
Разбив окно, Игнат выбрался из избы, а четверть часа спустя уже вбежал в городской отдел ЧК. Кивнув дежурному, он спросил:
— Маркел с бойцами с задания не возвращался?
Тот пожал плечами:
— Понятия не имею.
— Ладно, сектанта арестованного ко мне веди. Да, пригляди повнимательнее, чтобы мне никто не мешал!
На допросе Сафронов заявил, что понятия не имеет, про какое золото спрашивает у него «начальник».
— Было бы у меня золото, я бы давно уже заграницу обживал, — усмехнулся он. — То золото, что у меня было, я все на деньги поменял.
Игнат буравил его взглядом, а Ивашка — бледный, невыспавшийся — сидел напротив, лишь изредка поднимая голову и позевывая. Отвечал он на вопросы спокойно, как человек, давно все обдумавший. Но за внешним хладнокровием его чувствовалось внутреннее напряжение, какое-то неврастеническое удовольствие от своего явно выдуманного рассказа.
