нам понять, как на основе случайных событий может возникнуть видимость дизайна. Докинз предлагает представить обезьяну (или ее эквивалент), снабженную пишущей машинкой с двадцатью шестью заглавными буквами и пробелом. Далее Докинз приводит фразу из шекспировского «Гамлета», состоящую из двадцати восьми символов:
METHINKS IT IS LIKE A WEASEL[321]
Это «целевая фраза». Далее компьютер генерирует наугад фразы из двадцати восьми символов – это эквивалент пресловутой обезьяны, пытающейся напечатать произведение Шекспира. Излишне говорить, что результат работы такой программы не имеет никакого отношения к целевой фразе.
Но вдруг что-то происходит. Компьютеру поручено изучить целевую фразу и начать выбирать из случайных наборов букв тот, «который хоть сколько-нибудь больше других походит на искомое»[322]. Процесс продолжается. После всего лишь тридцати итераций появляется что-то очень близкое к искомому результату:
METHINGS IT IS LIKE I WEASEL
Еще примерно через дюжину итераций цель будет достигнута. Отсюда Докинз делает вывод, что эволюционный процесс способен привести к появлению порядка гораздо быстрее и эффективнее, чем можно было бы ожидать.
Эта аналогия, однако, ошибочна, так как она игнорирует некоторые фундаментальные проблемы. Она являет собой прекрасный пример того, что Фридрих Вайсман назвал «ловким избавлением от философских проблем» посредством тщательно подобранных аналогий[323]. Самая очевидная проблема заключается в том, что вышеописанная аналогия предполагает телеологию, отсутствующую по мнению Докинза в природе. Нет никакой «целевой фразы», к которой могла бы идти эволюция. Докинз признает этот момент в той же работе, но не считает его критичным для данной аналогии, что, очевидно, некорректно[324].
Однако есть еще одна проблема, которой Докинз не уделил должного внимания. Представление о замысле или целенаправленном отборе устраняется лишь на словах. Аналогия позволяет нам технически избежать слова «замысел», однако понятие замысла подразумевается в компьютерной программе, созданной с определенной целью. Неосознанный антропоморфизм лежит в основе этой аналогии и придает ей правдоподобие. Удалите задуманную кем-то компьютерную программу, и аналогия потеряет большую часть своей правдоподобности. Ее можно будет рассматривать исключительно как указание на то, как небольшие случайные мутации могут накапливаться и вести к существенным изменениям при условии, что их отбор происходит неслучайным образом[325].
Оставив за скобками вопрос об убедительности этой аналогии, сосредоточимся на том, что Докинз хочет ею сказать: «Теория случайных мутаций плюс неслучайный кумулятивный отбор» способны объяснить видимость замысла в мире, следовательно, использовать Бога в качестве объяснения нет необходимости. Допустим, мы принимаем эти утверждения. Каковы их следствия? Докинз утверждает, что, раз Бога можно просто проигнорировать как нечто неправдоподобное и ненужное, единственным осмысленным выбором становится атеизм. При этом он не описывает логический путь, необходимый для того, чтобы прийти к такому выводу, полагая, что он настолько самоочевиден, что не требует обсуждения. Это не так. Для иллюстрации рассмотрим взгляды ведущего христианского богослова XIII века Фомы Аквинского (1225–1274).
Подход Фомы к отношениям Бога и мира содержит сплетенные воедино основные понятия христианского вероучения[326]. Основную идею Фомы Аквинского можно изложить очень просто: Бог есть причина всех вещей. Однако божественная причинность реализуется различными способами. Бог, без сомнения, может действовать и напрямую, однако перепоручает многие задачи сотворенному Им миропорядку. Для Фомы Аквинского вторичная причинность – это продолжение, а не замена первичной причинности, осуществляемой непосредственно Богом. События внутри сотворенного порядка могут быть связаны сложными причинно-следственными связями, что никак не отрицает их конечной зависимости от Бога как исходной причины всего.
Наиболее важно здесь, что миропорядок, устроенный подобным образом, демонстрирует причинно-следственные связи, которые могут быть исследованы естественнонаучным путем[327]. Эти причинно-следственные связи можно изучить и соотнести друг с другом и, например, концептуализировать в качестве «законов природы» без какого-либо намека на атеистическое мировосприятие. Иными словами, [согласно Фоме Аквинскому] Бог создает мир, обладающий собственным порядком и существующий автономно.
У этого ставшего классическим подхода есть свои сильные и слабые стороны. Тем не менее он заложил концептуальные основы развития естественных наук в позднем Средневековье, поощряя исследование природных процессов и явлений. Отметим, что этот христианский взгляд на мир был сформулирован задолго до Дарвина, т. е. он не может быть представлен как попытка защитить христианство задним числом в ответ на предполагаемую угрозу со стороны новой науки – эволюционной биологии.
Устранение замысла:
Докинз о телеологии в природе
Давайте еще раз вспомним одно из наиболее цитируемых высказываний Докинза: «Вселенная, которую мы видим, обладает в точности теми качествами, каких и стоит ждать в том случае, если в ее основе нет ни замысла, ни цели, ни добра и ни зла, а только слепое, безжалостное равнодушие»[328]. Дарвинизм, таким образом, исключает телеологию, замысел, оставляя природе лишь их видимость. Докинз находит поддержку у Томаса Х. Гексли, который, впервые прочтя «Происхождения видов», отметил: «Телеология в ее обычном понимании получила от рук мистера Дарвина смертельный удар»[329].
Однако здесь необходимы два замечания. Во-первых, Гексли ясно дал понять, что Дарвин дискредитировал лишь одну «общепринятую» форму телеологии, тогда как других не коснулся. Во-вторых, примерно с 2000 года некоторые аспекты представления о телеологии вновь обрели актуальность для эволюционной биологии. Давайте кратко рассмотрим оба этих пункта.
Во-первых, Гексли был настроен критически по отношению к тем, кто утверждал, что теория естественного отбора Дарвина «упраздняет телеологию и выхолащивает аргумент от замысла»[330]. Гексли справедливо считал, что подход Дарвина разрушил популярное тогда понимание телеологии, сформулированное Уильямом Пейли, и при этом четко давал понять, что дарвиновская теория эволюции свидетельствует о «более широкой телеологии», коренящейся в глубинной структуре Вселенной[331]. Также важно отметить замечание Эйсы Грея в его статье в журнале Nature: «Необходимо признать, что Дарвин оказал великую услугу естествознанию, вернув туда телеологию. Теперь вместо противостояния морфологии и телеологии мы получаем морфологию, соединенную с телеологией»[332].
Во-вторых, биолог Франсиско Айала с коллегами настаивал на правомерности и важности использования телеологической терминологии при объяснении биологических явлений[333]. Адаптации организмов можно объяснить телеологически, взглянув на их существование с точки зрения вклада в репродуктивную приспособленность популяции.
Такие адаптации, как, например, те или иные органы, гомеостатические механизмы или модели поведения, оказывают благотворное влияние на выживание или репродуктивные способности организмов, что можно рассматривать как феноменологическую «цель», к которой организмы стремятся.
Важно отметить, что телеологическая концепция открыта для различных интерпретаций, теистических и не только[334]. Философ биологии Эрнст Майр справедливо заметил, что многие биологи сопротивляются телеологическим утверждениям или объяснениям отчасти из-за того, что из-за этого их могут заподозрить в контрабанде непроверяемых богословских или метафизических
