собственную компанию.
— В каком смысле? — я изо всех сил старался, чтобы мой голос звучал нейтрально и не эхом отдавался в его голосе.
Из всех остальных Олин заслуживала знать, кто я. Но я не был готов делиться. Еще нет.
— Ты очень осторожен, тебе кто-нибудь это говорил?
— Я не разговариваю с другими людьми.
— Только со мной. — Только с тобой.
Мы обменялись улыбками, напряжение спало, и мы снова оказались на равных.
— Жизнь — это не только выживание, ты же знаешь, — тихо прошептала она.
Я попятился.
— Я этого и не говорил.
— Я знаю. — Олин пожевала внутреннюю сторону щеки, прежде чем добавить: — Я рассказала тебе то, чего никогда никому не рассказывала. Это заставило меня чувствовать себя намного лучше. Действительно безумно, как то, что я поделилась тем, что держала внутри, не огорчило меня. — Она прикрыла глаза от солнца. — Думаю, все, что я хочу сказать, это то, что я твоя должница.
— Разве я тебе не должен?
— Нет. Ты выдал мне секрет. Ты сказал, что я тебе… нравлюсь.
Я отвел взгляд.
— Это не считается.
— Считается. — Ее улыбка стала мягче. — Кроме того, я не рассчитываю узнать больше, если ты действительно этого не хочешь.
— Почему, раскрыв свой секрет, ты почувствовала себя лучше? — Я отклонился от темы, шагая к зияющему входу в нашу школу, глупо довольный тем, что Олин не отставала.
Здание с его красными кирпичами было выветрено, а стекла запачканы, но институциональная коробка с ее безукоризненной архитектурой имела ощущение прочности, которое говорило, что в течение нескольких часов обучения я был в безопасности в ее стенах.
Напряжение от бессонной ночи и манжета вокруг затылка в два часа ночи скользнуло вниз по моей спине, когда тени фойе приветствовали нас.
Вторник.
Хороший день.
Четыре полных дня в классе, где беспорядок моего мира не мог найти меня.
Я тяжело вздохнул, раздраженный тем, что мои мысли потемнели, пока Олин шла рядом. Это было несправедливо по отношению к ее доброте — думать о выгребной яме, в которой я жил.
Олин не торопилась с ответом, ее лицо было решительным, как будто ее ответ был важен. Так оно и было. Все в ней было важно.
Я хотел задать каждый вопрос и украсть каждый ответ. Я хотел знать, какой у нее любимый напиток. Что она делала после школы? Были ли у нее какие-нибудь увлечения? Была ли у нее собака или золотая рыбка? О чем она думала поздно ночью в постели?
Я задрожал от желания преодолеть неловкость и найти утешение друг в друге. Я не был создан для честности и срывания струпьев с эмоциональных ран. Меня тянуло к ней, потому что она была в безопасности. Говорить ей, кто я, было небезопасно.
Это может разрушить нашу дружбу. А дружба с Олин имела силу быть самой ценной вещью в моей жизни.
Войдя в наш класс, Олин наконец сказала:
— Я думаю, что это заставило меня чувствовать себя лучше, потому что вслух это звучит не так уж плохо. Конечно, я скучаю по родителям. Конечно, они редко бывают дома, а я единственный ребенок. И конечно, по сравнению с моими друзьями, у которых есть мамы и папы, которые готовят для них и ругают их за то, что они не делают домашнее задание, я немного одинока. Но… еще мне повезло больше, чем многим.
Мое сердце снова наполнилось любовью к этой невероятной, всепрощающей девушке.
— У меня есть дом. Кровать. Одеяла. Есть электричество для отопления и телевизор. Там есть кухня для приготовления блинов. Есть даже место в саду, которое идеально подходит для танцев. — Она счастливо вздохнула. — Так что, как видишь, у меня, может быть, и не все, но и так много. Вот почему я чувствую себя лучше. Это заставило меня сосредоточиться на том, что у меня есть, а не на том, чего у меня нет.
— Вот почему ты помогаешь другим… потому что ты благодарна?
— Разве не поэтому все помогают? Из-за сопереживания и осознания того, что кому-то там приходится гораздо тяжелее, чем тебе? Даже в эти плохие дни мы все еще живы и…
— Все не так просто. — Я ушел, бросив сумку под стол. Пнув его подальше в тень, я не хотел, чтобы она увидела пятна кетчупа или дырки. Несколько месяцев назад я вытащил его из мусорного контейнера за местной закусочной быстрого питания, потому что у меня не было денег, чтобы купить нормальный рюкзак, и мой отец никогда не думал о том, чтобы обеспечить меня.
Наверное, Олин была права.
Может, у меня и не было много вещей, но у меня была сумка. У меня была кровать, в которой я мог спать, когда меня не обижали. У меня была школа.
У меня была она.
Мои волосы встали дыбом, когда я повернулся к ней лицом.
— Жизнь может быть как простой, так и сложной, мы ее делаем такой. — Олин сняла сумку с плеча, позволив ей упасть на пол возле стола. — Но сейчас я заткнусь. У меня такое чувство, что ты на самом деле не хочешь говорить об этом.
Я нахмурился.
— Что произвело на тебя такое впечатление?
Она даже не попыталась сесть. Пустая классная комната немного отдавалась эхом, стерильные стены и отсутствие украшений создавали впечатление, что мы не принадлежим друг другу без присутствия учителя.
Что бы сказала мисс Таллап, если бы узнала, что мы здесь одни?
Я слегка вздрогнул.
Я терпеть не мог мисс Таллап. Я презирал ее так же сильно, как и боялся, и у меня была здоровая доза страха. Мне доводилось видеть людей и похуже, чем строгая женщина с палкой в заднице, но инстинкт в моем мире был очень силен.
И инстинкт подсказывал мне быть с ней осторожным.
— Ты закрываешься от меня, — мягко улыбнулась Олин.
— Откуда ты знаешь?
Она рассмеялась.
— Сжатые кулаки — это явный признак.
Я опустил глаза, нарочито растопырив пальцы.
— О… прости.
— Не стоит.
Неловкость снова улеглась. Тишина была густой и наполненной нервным биением сердца.
Тишина становилась слишком тягостной.
— Если твои родители отсутствовали, что ты делаешь после школы?
В то же время она бросила:
— Знаешь, ты пахнешь апельсинами.
Мы замерли, позволив нашим голосам слиться воедино.
Мы неуверенно улыбнулись.
Мы тихо рассмеялись.
Напряжение треснуло и исчезло.
Я расслабился, пробуя легкость, которая могла бы быть между нами. На что это будет похоже? Доверять ей больше всех? Заботиться о ней? Защитить ее? Лю… любить ее?
Я знал, что такое связь, благодаря книгам и
