слезы. — Я пытался, и у меня ничего не вышло. Вот какой я, блядь, жалкий. Такой бесполезный.
— Ты не бесполезный.
— Я всех подвел.
— Это неправда. — Я скользнула взглядом по складу в поисках свободы. — Перестань так говорить.
— Это правда. И я снова тебя подведу.
— Пожалуйста. — Я потянулась к нему. Чтобы ударить его, поцеловать, попытаться вбить в него хоть немного здравого смысла. — Зачем ты это делаешь? Что, черт возьми, такого важного, что позволило этому ублюдку превратить тебя в убийцу?
Его взгляд казался бесконечно печальным, безмерно сломленным.
— Она — вот что важно. Единственное, что имеет значение.
— Кто? Кто важен?
— Олив.
Мое сердце перестало биться.
«Олив».
Значит, он мечтал о другой О.
О другой любви по имени Олив.
Олив!
Меня пронзила доселе невиданная боль. Едва слышно я произнесла:
— Кто такая Олив, Гил?
Он поморщился и пожал плечами, как будто уже забивал гвозди в свой собственный гроб.
— Это не…
— Это. Блядь. Имеет значение! — В моем голосе звучало столько ярости, что я не поверила собственным ушам. — По крайней мере, это ты мне должен. Ты должен сказать мне гребаную правду, Гилберт Кларк.
Гил вдохнул, содрогнувшись.
— Олив — это… — Он не мог на меня смотреть. — Олив — моя дочь.
Меня оглушил белый шум.
Земля ускользнула из-под ног.
«Дочь».
У него есть… дочь?
У меня вырвался стон чистой трагедии.
— Прости, О. — Притянув к себе, он поцеловал меня в лоб. На его щеке появилась влага, заманивая в ловушку, из которой невозможно выбраться. — У этого ублюдка моя дочь.
Его голос снова надломился, и Гил склонил голову.
— У него моя плоть и кровь. На мне лежит огромная ответственность. Но он продаст…ее жизнь за твою.
У меня окаменели конечности. Откуда у него дочь? Когда это случилось? Как и с кем? Вопросы вертелись у меня на языке, но страх сделал меня слабой.
— Почему ты не сказал мне…
— Я не мог.
— Ты мог! Она твой ребенок! Полиция…
— Не в силах мне помочь. Мне уже не нужна их помощь.
— Отпусти меня. Я…
— Я не могу. — Еще один проблеск горя на его щеке. — Я не могу тебя отпустить. Прости, О.
Его отчаяние превратилось в безжалостность.
Любовь в холодность.
Он поцеловал меня в последний раз… и наклонился за веревкой.
