Королева — Я ни в чем не виновата! А раз не виновата, то и не в чем каяться. Поговорить…
Она усмехнулась:
— Я не умею говорить по — звериному. Боги не дали мне такого таланта. И вообще, знаешь… Зверей надлежит держать в клетках, а не у власти.
Старуха вздохнула:
— Ох и неймется же тебе! Ни о ком не думаешь — ни об отце, ни о себе самой… Ни даже об этом своём парне!
— Об отце? А разве он не получил, что хотел?! Богатство, имя… Золото и право считаться тестем Короля Экрисса. Ему хватит. О Берге же думать нечего. Он мертв.
Кормилица поозиралась, понизила голос и зашептала в ухо девушке, прикрывшись узловатой рукой:
— Дочушка, он жив… Жив твой паренёк… Наг не убил его!
Эйрин побледнела. Ухватив тонкими пальцами коричневатую морщинистую руку старухи, громко зашептала:
— Няня, милая… Где он, где Берг?! Откуда ты знаешь?
— Тише, дочушка… Жив он… В Башнях заперт. Король, когда ты болела, пошёл к нему и изметелил всего! Чуть не до полусмерти… Оно и понятно, чего взбеленился. Мужикам ведь не по нраву, когда на их добро кто посягнёт!
— И?! Няня, что?
Эйрин шумно перевела дыхание. Сердце подпрыгнуло, превратилось к комок расплавленного олова и обожгло горло.
— Ну, изметелил. Всего избил. — продолжала старуха — А потом вылечил. Ну, как наги лечат… Отравой своей.
— Берг жив…
Лавиния вздохнула:
— Только вот Равилла, горничная, мне проболталась… К казни Король приговорил Терранита. И ещё каких — то… Башни, говорит, почистить надо или что…
Эйрин резко поднялась со скамейки:
— Массовые казни, Лавиния. Зверь… Холодное безжалостное чудовище.
— Он спас тебе жизнь, дочушка. Уважай его хотя бы за это.
Королева ничего не ответила.
Приминая нежную траву, сжимая руки в кулаки и кипя от гнева, девушка шла прочь.
Она направлялась к Королю.
.. Оперевшись о стену плечом, наг смотрел в окно, в сад.
Дневной Ламейн жёг ему глаза, Зверь верещал и злился, призывая задернуть шторы, но Король упорно смотрел в свет. В зелень, в буйство цветущих кустов и деревьев.
Если только так можно увидеть ЕЁ, что ж… Пускай. За столом Королева отводит глаза, встречаясь с ним в коридоре или на лестницах, сжимает губы и кулаки. При попытке заговорить — обдаёт ледяной водой ненависти.
— Я прошу не подходить ко мне, сир. Будьте милосердны. И ещё… Хотя нет, ничего.
На ночь закрывает двери спальни на ключ. Из слуг подпускает к себе только туповатую косоглазую горничную и старуху Кормилицу.
Да что ему эта дверь! Пинком ноги мог бы он выбить её… Только толку то…
Вчера старуха приходила к нему. Упала на колени, благодарила за то, что спас её " дочушку". Плакала, целовала руки. Просила пощадить Эйрин, не трогать…
— Она ведь как дочь мне, сир… Мой — то сын помер маленьким, а больше детишек не дали Боги… Пожалейте её! Глупая она, счастья своего не видит. Куда Вы её теперь?! Обратно в Башни?!
— Я тебя сейчас отправлю в Башни, старуха! — взъярился он — Закрой рот и иди отсюда! Ничего твоей " дочушке " не будет. Плохо вы её воспитали, ты да Лавилль! Один в стакан глядел, другая… в жопу дула! Вот и получили мерзавку вместо приличной девушки! Иди отсюда, а то сейчас…
Он погрозил плетью.
— Сир, — вошедший лакей согнулся в поклоне — к Вам Королева.
Она вошла, едва сдерживая гнев.
— По какому праву… Вы… Устраиваете убийства?!
Он не слышал и половины. Застыл, любуясь ею…
Маленькая. Разозлённая. Светло — голубая ткань лёгкого платья облепила чуть округлые бедра. Девчонка прижала руки к груди, сжав кулаки. Наг задохнулся от восторга, видя, что сделал этот простой жест с её грудками.
Платье было лёгким, открытым, с простым неглубоким круглым вырезом на груди.
Полудетские груди, лёгкие ключицы. Тонкая золотая цепочка с кулончиком — сердечком, утонувшая между тёплыми холмиками.
— Иди сюда, Эйрин. — прохрипел он — Прекрати вопить и подойди…
Девушка осеклась на полуслове:
— Что? Вы… Вы меня даже не слушаете…
Он оттолкнулся от стены, светлая рубашка обтянула плечи.
— Что ж… дорогая жена… Ты меня тоже не слушаешь!
Эсмонд подхватил её под ягодицы и усадил на стол. Провел большим пальцем по приоткрытым губам. Стянул платье с плеча, обнажив грудь. Горячим ртом припал к маленькому соску, вдруг ставшему твёрдым.
Скользнув под платье руками, развёл бедра жены. Положа крепкую руку на её вздрогнувшую поясницу, притянул к себе. Запустив пальцы другой руки в тёплые волосы, запрокинул её голову и стал целовать шею.
— Всё, что тебе нужно — позвать меня по имени, Эйрин. — прошептал он ей в ухо — Признай уже, что ты моя. Признай, наконец.
Она застонала от боли. Вскинув руки, попыталась высвободить волосы.
— Нет…
— Да, Эйрин, девочка моя вероломная… Ты проиграла, дрянь.
Расстегнув ставшие тесными кожаные брюки, прижав девчонку к себе, резко и безжалостно вошёл в горячее сухое лоно.
Она вскрикнула. Что ж, сама виновата! Будучи замужем, нехрен думать о других… Ничего… Сейчас ты получишь свое, маленькая течная сучка!
— Не нравится?! — намотав её волосы на кулак, прошипел наг — С НИМ было бы лучше, верно? А, девочка моя?
Он вбивал в неё удар за ударом, как будто вознамерился забить насмерть. Двигался в ней, как обезумевший. Вдруг, ослабив удары, прижался к её бёдрам своими.
— Ты моя жена, Эйрин… Пожалуйста, прими это.
Она отвернулась.
А вот в самом деле… Принимает же она дождь, снег, зной, холод? День и ночь? Как неизбежность? Может, стоит также принять и Зверя в свою жизнь?
— Сир… — прошептала она — отпустите меня. Если Вы закончили…
Он вышел из неё и, застегнув брюки, оправил юбку ее платья.
— Иди. Иди к себе. И больше не смей говорить со мной о мятежниках и казнях. Это не твоё дело. Твоя обязанность — держать рот закрытым, а бедра распахнутыми. Всегда, когда я захочу тебя. Поняла, Королева Экрисса?
Она спрыгнула со стола и вышла, даже не посмотрев на мужа.
В глазах её стояли слёзы.
Зверь шипел и ворочался внутри.
Он был чем то недоволен. Очень сильно недоволен.
Эйрин добралась до комнаты и, кликнув служанку, сдернула с себя испорченное платье, погрузилась в купель.
— Платье сожги, Тайрина. — велела она простоватой девушке — горничной. — И помоги мне помыться.
Тайрина кивнула. Нет, конечно, служанка заметила и лёгкие синяки на груди и плечах Королевы, и растерзанные губы, и слёзы в глазах, но… Девушка была по характеру сдержанна, молчалива и не любила совать нос
