Довольно абсурдно звучит обвинение хрониста, автора Бертинских анналов, будто знатный придворный клирик отказался от своего блестящего положения и отправился в чужую страну «движимый алчностью». А современная научная гипотеза о том, что на отступничество Бодо повлияли известия об иудейском царстве хазар, добавившие веса иудаизму в глазах европейцев IX века, любопытна, но недостаточно аргументированна. Об иудаизме хазар впервые сообщают арабские и ивритские источники Х века и латинский источник второй половины IX века (Друтмар из Аквитании, 864 год), но нет свидетельств того, что подобные сведения достигли франкского мира еще в 830-х годах, когда они могли бы повлиять на юного Бодо.
Воздействие темных сил, упомянутое в Бертинских анналах («совращенный врагом рода человеческого») и у Амуло («соблазненный дьявольскими уверениями»), если и засчитывается за причину, то слишком общего характера. Впрочем, поскольку орудием дьявола положено быть евреям, в этих цитатах можно усмотреть свидетельство еврейской миссионерской деятельности во франкском государстве, но твердых оснований для такого вывода нет.
Сам Бодо исходной причиной своего поступка называл ветхозаветные штудии при аахенском дворе. Как сообщают Бертинские анналы, Бодо «воспринял от придворных ученых науку божественную и человеческую», то есть получил богословское и светское образование. Это вполне в духе мэтров каролингского ренессанса, возрождавших классическую ученость и в то же время жаждавших постичь hebraica veritas – истину древнееврейского текста Библии и называвших себя по античному образцу академиками, а своего императора – уже по-библейски – Новым Давидом и его двор – Новым Израилем.
Некоторая шаткость в вере, проистекающая из этих штудий или, напротив, порождающая или просто сопровождающая их, была свойственна не только молодому дьякону. В переписке с Альваро Бодо говорил, что может назвать четырнадцать человек в Аахене, придерживающихся разных религиозных взглядов.
Бодо не был одинок и в своей критике этой ситуации. Сокрушался Валафрид Страбон, сокрушался автор Бертинских анналов, а лионский архиепископ Агобард оплакивал отсутствие единства почти теми же словами, что и Бодо, лишь с иным численным показателем: у пяти мужей, сидящих рядом, говорил он, не будет общего закона. Тот же Агобард возмущался и юдофилией Людовика, слишком вольготным положением евреев в его империи и дурным влиянием, оказываемым последними на христиан. «Мой благочестивый господин, – писал он императору, – я упомянул лишь некоторые из многих случаев предательства иудеев и ущерба, наносимого христианству их приспешниками […] Совершенно необходимо, чтобы твое благочестивое попечение коснулось того, как христианская вера во многих случаях страдает от иудеев. Ибо когда они лгут простым христианам и хвастаются, что они дороги тебе в память о патриархах; что они с почестями приходят во дворец и покидают его; что самые достойные мужи жаждут их молитв и благословений и жалеют, что у них не тот же законотворец, что и у иудеев; […] когда они предъявляют эдикты, запечатанные золотыми печатями с твоим именем и содержащие слова, по нашему разумению, не истинные; когда они показывают людям женскую одежду, говоря, что она подарена их женам твоими родичами и дамами двора; когда они долго рассказывают о славе своих предков; когда им вопреки закону дозволяется строить новые синагоги, – когда все это происходит, доходит до того, что наивные христиане говорят, будто иудеи проповедуют им лучше, чем наши священники».
За эти и подобные антиеврейские инвективы Агобард заслужил славу крупного юдофоба. Но, как показывает история Бодо, его гнев не был проявлением общей теоретической позиции, а имел под собой вполне реальную основу.
Можно предложить и ровно обратное объяснение: казус апостата Бодо – выдумка церковных деятелей вестготского происхождения, каковыми были Пабло Альваро, Пруденций, автор Бертинских анналов за интересующие нас годы, и архиепископ Амуло, ученик и преемник Агобарда на лионской кафед-ре, – единственные, кто упоминает о его отступничестве (о том, что «дьякон двора отпал в иудаизм», под 838 годом сообщают и Анналы Райхенау, но указывают другое имя: Пуато). Эта выдумка могла служить пропагандистским целям – осудить излишнюю веротерпимость аахенского двора и побудить Людовика, а затем Карла Лысого действовать так, как подобает христианнейшему монарху: слушаться клириков, держать евреев в ежовых рукавицах и помогать единоверцам в других странах, читай – испанским мосарабам.
Можно углядеть в этой истории и козырную карту в игре вестготской партии против партии алеманнской, влиятельной при императрице Юдифи. Дьякон Бодо при аахенском дворе, очевидно, существовал в действительности: свидетельством тому и стихотворение Валафрида Страбона, и упоминание Бодо в письме Гинкмара Реймсского (впрочем, последний, будучи продолжателем Бертинских анналов после Пруденция, мог черпать информацию из сен-бертинской традиции и, соответственно, не должен рассматриваться как независимый источник). Он пропал без вести – не вернулся из паломничества в Рим, и наши авторы объяснили его исчезновение «отпадением в иудаизм». Об исчезновении Бодо упоминает и Луп из Ферье в письме 838 года, но, подозревая за ним «коварство либо пренебрежение», тем не менее не сообщает об апостасии. До испанца Пабло Альваро дошли эти слухи, и он придал своему оппоненту в вымышленном диалоге – самом распространенном подвиде иудео-христианского диалога – имя Элеазар и франкское происхождение. Впрочем, это предположение элегантно, но достаточно бездоказательно.
Сколько таких Бодо было в средневековой Европе? Несмотря на то что источники с обеих сторон, как уже отмечалось, скупы на подобные истории и большинство христиан-апостатов, по-видимому, ускользнули от нашего внимания, особенно те из них, кто не занимал высокого и заметного положения и кто не был интеллектуалом, а потому не оставил никакого сочинения в защиту своей новой веры или с рассказом о своем необычном жизненном пути. И тем не менее еще некоторые имена нам известны, и следующий наш герой – Овадия Гер, итальянский книжник, возможно, священник, и музыкант, перешедший в иудаизм и переселившийся на исламский Восток.
Джованни-Овадия: «Не раньте его словами»
Иоанн, или Джованни, норманн по происхождению, родился в конце XI века в южноитальянском городе Оппидо-Лукано, где сейчас есть улица его имени: Via Giovanni-Abdia il Normanno – musicista oppidano del secolo undicesimo – «улица Иоанна-Овадии Норманна, музыканта XI века из Оппидо». Южная Италия, где преобладали, конечно, католики, но долгое время сохраняли влияние византийцы, процветали еврейские общины с выдающимися ешивами (говорили: «слово Божие исходит из Бари, свет Торы – из Отранто»), а по соседству – на Сицилии – располагался арабский эмират, славилась своей мультикультурной атмосферой, которая располагала к наблюдению других вер, сравнению их со своей и – в некоторых случаях – переходу в них. Джованни принял иудаизм в 1102 году, вдохновясь примером архиепископа Бари Андрея, который оставил свою кафедру и отправился в Константинополь, чтобы там принять иудаизм, но оттуда был вынужден бежать в Египет. Джованни-Овадия так описывает его жизненный путь в своих воспоминаниях – так называемом «Свитке Овадии»:
