Книга Машина пробуждения - Дэвид Эдисон

Пурити Клу, Елизавета Братислава, Нини и Ноно Лейбович сидели в верхней гостиной, украшая вышивкой голубые шелковые плащи. Близнецы Лейбович спорили о последней моде на головные уборы. Нини настаивала, что засахаренные конструкции из человеческих волос, создаваемые одной из их соузниц по Куполу, не могут считаться таковыми, Ноно же утверждала, что общество признает эти изделия именно шляпками, но не париками, а потому к ним и следует относиться именно так.

Пурити хотела было напомнить им, что и шляпки, и парики продаются в магазине головных уборов, но сегодня она была не в настроении спорить.

Изгиб полупрозрачного зеленоватого стекла Купола пропускал достаточно солнца, окрашивая все в пастельные тона, но мисс Братислава (чтобы отличить от другой Елизаветы из того же рода, ее именовали Лизхен) приказала разместить в ключевых точках комнаты еще и излучающие теплый свет лампы. В отличие от Пурити Лизхен почти не испытывала неудобств от заточения под Куполом, разве что ее раздражал холодный оттенок, который обретали солнечные лучи, проходя сквозь стекло, – прямо скажем, он вовсе не придавал шарма ее внешности.

Пурити Клу же, напротив, более чем выгодно смотрелась в изогнутых стеклянных коридорах дворца-тюрьмы; аквамариновые и персиковые лучи солнца только подчеркивали изящество ее тонких светлых волос и аппетитную фигурку, как если бы она рождена была в царственном плену. Впрочем, почему если? Они все здесь именно такими и являлись.

И то, что в последние годы понятие плена перестало употребляться в переносном смысле, совершенно не изменило фундаментальных основ существования их общества, разве что правила стали соблюдаться еще строже. Требования дисциплины затянулись на их шеях, подобно удавке палача.

За окном пылал и пожирал самое себя город. Пурити могла только наблюдать, не в силах никому помочь.

Лизхен Братислава же редко обращала внимание на происходящее за стеклом. Она откашлялась в атласный платочек и принялась разглядывать миниатюрные рисунки, украшавшие стены ее любимой гостиной. Изображения располагались небольшими скоплениями – группки дам в длинных перчатках, бегонии и раскормленные муфточные собачки, сверлившие взглядами изогнутый прозрачный барьер, ставший тюрьмой для их хозяек. Каждый из благородных родов создал собственную резиденцию внутри гигантского дворцового комплекса – город внутри города, – но до тех пор, как князь Ффлэн подписал Указ об обществе, мало кто пользовался этими апартаментами.

Теперь же залы Купола стали аристократам и загородным домиком, и основным жильем, и pied-à-terre[11], а такая скученность высокородных семейств значительно усилила существовавшую между ними напряженность, на которую в былые дни можно было либо не обращать внимания, либо позволить отпрыскам младших линий биться на глупых дуэлях по берегам каналов. Дуэли эти к тому же были совершенно бессмысленны по причине нательных привязывающих печатей, наносившихся каждому аристократу при рождении или же получении титула. Ноно как-то раз сказала Лизхен, что, когда Указ только огласили, Пурити Клу пыталась сбежать, ежечасно совершая самоубийство на протяжении целой недели в тщетной надежде ослабить заклятие, привязавшее душу к ее телу. Единственное, чего она в итоге добилась, так это покалечила свою служанку и испытывала теперь серьезную нехватку чистых ночных сорочек.

Если бы увлеченность Пурити самоубийствами была единственным тревожным звоночком, раздавшимся с того момента, как был оглашен Указ, приведший к заточению знати, если бы их матери и отцы, заседавшие в Круге Невоспетых, не обнаружили Оружия… Считалось непреложным фактом, что Смерть приходит лишь к Умирающим – очень старым или слишком изможденным, чьи души соответствуют критериям какого-то космического уравнения. Это и в самом деле было так, пока Круг не обзавелся Оружием – каким-то инструментом или же тайным знанием, позволявшим Истинную Смерть кому угодно. И они не преминули пустить его в ход. Уже дважды в Круге вспыхивали войны, и дважды же его ряды редели. Где бы ни прятался сейчас Ффлэн, князь наверняка придет в бешенство, если узнает, что те самые аристократы, которых он пытался защитить, осквернили священный догмат, что он был обязан оберегать. Ириит. Кто мог представить, что Истинная Смерть однажды превратится в инструмент в руках Невоспетых владык и владычиц? Всему причиной было их отчаяние от того, что они стали теперь просто туристической достопримечательностью. Для знати Неоглашенград был не более чем игровой площадкой, а вовсе не смыслом жизни.

Лизхен снова откашлялась, пытаясь усмирить свои мысли и переключить их со столь скорбной темы – к примеру, хоть на теплый свет, исходящий от с умом расставленных ламп.

– Ой, я такую сцену сегодня видела, – забросила она наживку. Три ее спутницы посмотрели на нее с неподдельным интересом, и Лизхен продолжила: – Этим утром мы пировали с герцогом Эйтцгардом и его семьей – для нас стало традицией собираться раз в две недели, хотя папеньке и приходится потом в два раза дольше добираться до своего офиса в Пти-Малайзон. – Лизхен помедлила, красуясь; она никогда не упускала случая напомнить, что ее отец был лордом-сенатором. Рассказчица улыбнулась, демонстрируя идеально белые зубы. – Так вот, Рауэлла Эйтцгард надела к столу коротенькое сиреневое платьице.

– Сиреневое, говоришь? – Нини взяла кусочек розового сахара и совершенно по-кошачьи лизнула его.

– Именно. С очаровательными застежками из красно-коричневых костей. Полагаю, вам оно знакомо.

– Неужели оно? – Ноно напустила на себя скучающий вид.

– Ага, – кивнула Лизхен. – То самое, что она надевала во время бранча[12] в канун Княжьего Дня, а ведь это было всего лишь четыре дня назад.

Пурити Клу приподняла бровь, услышав, на чем именно в своем рассказе сделала ударение Лизхен.

– Не может быть… с бранча в канун Княжьего Дня, уверена?

Пурити нервозно хихикнула, но смех не мог разогнать ее тревогу. Нини и Ноно подались вперед, и их одинаковые носики расширили ноздри в предвкушении скандала. Лица Нини коснулась едва заметная улыбка.

– Говорю же: то самое. – Лизхен прикусила губку в наигранном сочувствии.

– Ну и ну! – вздохнула Нини, но в голосе ее не было ни намека на удивление.

– Какая жалость! – Ноно была столь же неискренна, как и ее сестра.

– Лизхен, а ты точно уверена? – усомнилась Пурити. – Быть может, ты видела на ней это сиреневое платье три недели назад, во время чаепития после званого ужина в День Круга Невоспетых? – Она помолчала. – Не хотелось бы делать поспешных выводов, особенно после той неразберихи с бедняжкой Линди Бокс.