– Я знаю про вторники, и да, сейчас именно вторник.
Ее платье то появлялось, то исчезало, обнажая рубиновые огни, мерцавшие на боках. Они украшали ее плоский живот. Подчеркивали небольшие, но великолепные груди. Порталы – так же как и ее глаза.
– Очередной долбаный вторник.
– Мы застряли в петле, да? – Купер посмотрел на свою руку. – Как-то так вышло, что я влюблен в мир выходных, и вторники – мой злейший враг. Второй день недели, и пусть не такой универсально унылый, как понедельник, зато вызывающий депрессию тем, что напоминает обо всей остальной предстоящей неделе. И теперь мне придется сражаться с этим врагом целую прорву жизней. Бесчисленных гребаных жизней. И это если не вспоминать про столь же, по всей видимости, бесчисленное количество чрезмерно могущественных существ, жаждущих всучить мне новые силы, которых все равно не хватит, чтобы помешать другим чрезмерно могущественным существам оторвать от меня еще кусочек – Купер кивнул собственным мыслям и устремил взгляд в бесконечность. – Мы надежно и гарантированно влипли.
Чезмаруль покачала головой; ее красные глаза-дыры поплыли в сторону, точно остаточное изображение на сетчатке.
– Мы с тобой, Купер, как раз таки и не влипли. На самом деле тебе может понравиться мысль о том, что путешествие по своей сути весьма близко к забвению. Да, ты не перестаешь существовать совсем, зато перестаешь существовать здесь. Теперь, когда мы не можем Умереть, нам остается только учиться. Только путешествовать.
Он издал нечто среднее между смешком и вздохом и устало посмотрел на Первую.
– Какого рожна ты ко мне прицепилась, Чезмаруль? Предположим, я успел получить кое-какой опыт и припрятал в рукаве парочку козырей. Но я же все равно не иду ни в какое сравнение не только с тобой, но даже с Эшером. Боже Иисусе, да Сесстри и та мне задницу надерет! Я уже понял, что ты притащила меня сюда не для того, чтобы я сражался с чудовищем в золотом шаре, и не для того, чтобы Лалловё отрезала мне мизинец. Так чего ради ты со мной возишься?
Она протянула руку, потрепала его по щеке, а затем провела костяшками пальцев по успевшей появиться за неделю бородке. Кожа ее казалась бумажной и обжигала. Все еще не опуская руку, Первая печально посмотрела на него, и Купер улыбнулся.
Чезмаруль немного замешкалась, но затем скомандовала:
– В путь, Купер!
Сказав это, она одним ловким движением свернула ему шею.
Он мог потребовать ответа; мог смеяться, кричать или умолять о менее жестоком уроке; мог попытаться поднять вопрос о своем праве на самоопределение, но река пробуждения уже унесла его прочь. Она растворила в себе его разум; Купер превратился в водоворот мыслей и образов, распадаясь, пока от него не осталась одна только душа – склянка со светлячками, оставленная под летним дождем, кожаные кресла и выведенная опилками на полу надпись, – он мог поклясться, что уже видел ее: «Ты найдешь здесь покой и забвение».
Только, превращаясь в задержанное дыхание и свет звезд, он знал, что все это ложь. А затем кто-то, кто был так похож на него, почувствовал аромат сигарет с ментолом и открыл глаза под совершенно новым небом.
