Луиш-Бернарду имел в своем распоряжении еще несколько дней для того, чтобы над этим поразмышлять. «Заир» продолжил свой курс вдоль ангольского побережья, пришвартовавшись к полудню в Бенгеле, пройдя по траверсу Мосамедеш и потом, повернув на Запад, взял, наконец, курс на острова, конечную цель путешествия. Долгие и монотонные часы плавания вдоль побережья Анголы дали ему представление о том, насколько другой и огромной, по сравнению с Сан-Томе, была эта земля. Ее площадь составляла миллион двести сорок шесть тысяч семьсот квадратных километров против восьмисот тридцати четырех, приходившихся на Сан-Томе, и ста двадцати семи — на остров Принсипи. На этих двух маленьких клочках земли на экваторе жили всего-навсего сорок пять тысяч негров, почти все привезенные из Анголы, и около полутора тысяч белых, из них примерно тысяча триста на Сан-Томе и не более двухсот на Принсипи. Из этого количества, по прикидкам Луиша-Бернарду, пять сотен руководили и управляли работой на плантациях, другие две сотни принадлежали к администрации, относились к полиции и военным, и примерно триста человек были коммерсантами, служителями церкви и работниками в других сферах. Оставшиеся были женщины и дети. Ангола, в свою очередь, имела полмиллиона жителей, согласно переписи, проведенной только в прибрежных округах — Луанда, Лобиту, Бенгела и Мосамедеш — плюс сложно поддающееся подсчету количество жителей огромных, большей частью не исследованных внутренних районов страны, наверное, еще два миллиона.
Конечно, проблемы этих двух заморских провинций отличались друг от друга. В то время, как богатство Анголы было довольно разнообразным, Сан-Томе зависел целиком только от двух продуктов — кофе и какао, годовой объем производства которых составлял около тридцати тысяч тонн. Это было больше, чем производила Аккра[27], с ее восемнадцатью тысячами тонн, и Камерун — с тремя тысячами. Больше выдавал только бразильский штат Баиа, тридцать семь тысяч тонн в год, однако качество культур, производимых там, было ниже, чем на Сан-Томе. Главное же различие между Анголой и Сан-Томе заключалось в том, что одна из этих стран имела многообещающие перспективы и богатства, которые еще предстояло расследовать и освоить, а другая уже нашла свою «жилу». И это, по сути, единственное природное богатство позволяло ей быть, в целом, самодостаточной и успешно развивающейся колонией.
Во всем же остальном, как исчерпывающе точно сказал Луишу-Бернарду капитан Ашсенсиу, еще в Лиссабоне, на Сан-Томе не было, практически, ничего. Ни единого автомобиля и, что вполне логично, ни одного метра, на всем острове, того, что можно было назвать словом дорога. Самым эффективным способом транспортировки какао с плантаций в город были каботажные морские перевозки и, соответственно, маленькие суденышки, которыми располагали некоторые фермерские хозяйства. Улицы освещались только в столице, в центре города, где зажигали фонари, работающие на керосине, произведенном из нефти, которую импортировали из России. Здесь не существовало скотоводства, не было рыболовецких судов, даже самых примитивных. Был телеграф, но только в помещении почты, и всего пятьдесят два телефонных аппарата на весь остров, все — частные, тридцать из которых принадлежали сотрудникам администрации. Наверное, для того, чтобы они могли сообщить своим домашним, что скоро будут на обед. Не было ни одной фабрики и какого-либо промышленного производства, кроме цехов по сушке какао и его расфасовке. Не было ни театра, ни клуба, ни концертного зала, ни оркестра. Луиш-Бернарду, прочитавший подробный список всех заказов, сделанных с острова за последние двадцать лет, пришел к выводу, что на всю провинцию было только одно пианино, которое в прошлом году приобрел супруг некой ностальгирующей сеньоры. Наверное, было бы интереснее служить губернатором какой-нибудь винной фермы в Доуру[28]. Но больше всего его тревожило отсутствие каких-либо развлечений, на которые он почему-то был заранее настроен.
Его охватила тоска человека, которому суждено на три года запереть себя на небольшом острове, затерянном в просторах океана, в окружении девственных джунглей, где все обещало быть до отчаяния одинаковым и монотонным каждый божий день. По какой-то особой причине, до самого последнего времени, еще каких-то лет сорок назад, Сан-Томе являлся колонией, куда, в наказание, ссылались самые отпетые негодяи королевства. Вряд ли для предстоящего ему губернаторства можно было подыскать тюрьму лучше и совершеннее, чем эта…
VI
«Заир» бросил якорь в заливе Ана Шавеш, напротив города, примерно в пятистах метрах от пирса, защищающего городскую набережную от вод Атлантики. В столице острова, Сан-Томе, не было ни порта, ни причала, к которому можно было бы пришвартоваться. Таким образом, груз и пассажиры доставлялись на сушу плоскодонными лодками на веслах, которые, когда море было неспокойным, превращали этот короткий путь до берега в наполненное приключениями путешествие по океанским просторам.
Луиш-Бернарду, как и остальные пассажиры и члены экипажа, стоял у борта корабля, созерцая город и заметное оживление, которое охватило ту часть набережной, где происходила высадка. «Заир» поприветствовал землю тремя пронзительными гудками, которые должны были слышать на всем острове, передав тем самым традиционное для таких случаев сообщение: «Губернатор на борту». Земля ответила такими же тремя сигналами из района расположения Капитании, а также шестнадцатью выстрелами из крепости Святого Себаштьяна. После этого можно было уверенно сказать, что в сторону пирса начал выдвигаться весь город.
Сорок первый губернатор Сан-Томе и Принсипи и Сан-Жуан Батишта де-Ажуда лицезрел этот спектакль со смешанным чувством очарования и тоски. Он собрал свои чемоданы, передоверив их стюарду, и приготовился к торжественной и помпезной высадке на берег, как того требовали обстоятельства. Город был весь перед ним: по левую руку располагался Дворец правительства, самое заметное, величественное сооружение, возвышавшееся над большой площадью, которая казалась самым просторным местом в городе, может, даже чересчур. Впереди, вдоль главного проспекта, покачивались на ветру пальмы. Наверное, именно они, раньше всего другого напоминали вновь прибывшему, что он находится в Африке, хотя и посреди океана и на самой линии экватора. В глубине, тем не менее, типично лузитанские черепичные крыши домов говорили ему о том, что он на португальской земле. Чувствуя себя сдавленным со всех сторон и поглощенным окружавшей его атмосферой, Луиш-Бернарду был глубоко тронут этим видом и странным образом ощутил себя в родном месте. Он был опьянен исходящим от земли густым, удушающим запахом хлорофилла, почти парализован мутной влажностью воздуха и встревожен гулом ожидавшей его толпы. Он посмотрел на часы, показывавшие двенадцать тридцать две. «На час меньше, чем в Лиссабоне», — подумал он про себя, сразу же постаравшись отвлечься от нахлынувших мыслей. Глубоко вздохнув, он осмотрелся вокруг, увидев далеко впереди себя пропадающие в густых облаках горы, посмотрел назад, туда, где голубизна океана сливалась с теряющимся вдали горизонтом, и тихо произнес, будто бы читая про себя строчку из стихотворения: «Мне это еще понравится. Я это еще полюблю!»
