– Эти двое, – кивнул Иванка в сторону поля, – по всему видать, сбежали из-под конвоя. Неохота им в печи гореть.
– Попадут в каморку папы Карло[78], станут буратинами, – пошутил Лера.
Пошутил и чуть не подпрыгнул от внезапной догадки.
– Выходит, – рассмеялся он, – если бы Емеля не оживил дрова по щучьему велению, то никакого Буратино и в помине бы не было?
– А ведь точно! – подумав, согласился Шурка. – Ни Буратино, ни Пиноккио[79].
Чуть далее, в стороне от дороги, путешественники увидели два ведра. С помощью коромысла вёдра набирали воду из ручья. А потом шли важно по тропинке, стараясь не переваливаться с боку на бок и не разливать трепещущей и сверкающей на солнце драгоценной влаги.
– Странное место, – заметил Иванка. – Про дрова да вёдра с водой – это я понимаю – Емеля устроил. Но кто на верстовые столбы горшки надел? Вот загадка!
Друзья глянули, куда он показывал, и только теперь заметили, что на полосатом столбике, которыми вдоль дороги отмерены вёрсты, нахлобучен глиняный горшок.
Далее нагнали они стол, который неспешно ковылял по обочине. Наконец, наткнулись на груду свежего мяса, на которое слетелись со всей округи вороны.
Ворон было так много, что путешественники остановились, гадая: то ли обойти стаю, то ли подождать, пока она доклюёт мясо. Но тут из-за поворота дороги бесшумно вынеслась громадная русская печь. Врезалась на полном ходу в стаю и разогнала её в один миг.
– Тпр-ру! – закричал лежавший на печи хлопец. – Стой, родимая!
И печь, словно вкопанная, остановилась перед ними.
– Емелюшка, – обратился к нему солдат, – что же ты деешь? Ладно, дрова да вёдра оживил, а мясо зачем на ворон переводить, а горшки?
– Не моя то работа, а Иванушки-дурачка[80], – отозвался с печи Емеля. – Доброй души человек. Сперва столбы верстовые одаривал горшками, купленными по наказу братьев. Опосля пожалел лошадёнку, мол, столько поклажи всякой везёт, да и отпустил на волю стол. И сестриц-ворон уважил – мясцом попотчевал.
Емеля привстал на печи и показал рукой вдаль, где блестело зеркало неширокой речушки.
– А как доехал до реки, так бухнул туда цельный мешок соли, чтобы, значит, лошадёнке его пить было приятнее.
– А где ж он сейчас, этот дуралей? – огляделся солдат.
– А в лесу, – махнул рукой Емеля, – под старой скрипучей берёзой[81]. Дурака там за доброту душевную знатный подарок поджидает – полное дупло золота. А братьям его злючим – ничего не досталось. Вот и мои брательники дюже умными себя почитают.
– Вот скажите, – спустил он ноги с печи, – отчего такие умники завсегда такими недобрыми бывают?
Мальчишки пожали плечами – А я вам скажу. Всё потому, что правда жизни не в уме, а в счастье. А счастье без добра жить никак не может.
– Ловко закрутил, – усмехнулся солдат.
– А то! – задрал нос Емеля.
– Куда нынче путь держишь? – поинтересовался Иванка.
– Царь кличет, – ответил важно Емеля. – Сулил красный кафтан, шапку и сапоги. Но, честно сказать, не за тем я туда еду. А вот есть у него дочь Марья-царевна – загляденье – какая красавица.
Лера вспомнил Емелину сказку и выступил вперёд.
– Вы там поосторожней, – предупредил он. – Царь вас обязательно зельем сонным опоит и вместе с Марьей в бочку с железными обручами посадит, а затем в море бросит.
– Ух я, – уставился на него Емеля. – Вы, чай, не волхвы[82]?
– Не-а, – замотал головой Лера, – мы с Шуркой ещё в школе учимся.
– Точно?
– Точно-точно, – вступился за друзей солдат. – Школьники они, а ещё добрые волшебники по совместительству.
– Добрые? – расплылся в улыбке Емеля.
– Ага.
– Тогда спасибо вам великое за предупреждение, – приложил руку к груди Емеля и даже набежавшую слезу утёр.
– Да не переживайте, – взялся успокаивать его Лера. – Ваша сказка по-любому хорошо закончится. А вы сами царём станете. Главное – не ленитесь и дурака не валяйте.
– А я вовсе и не лентяй, – заверил Емеля. – Просто не знаю, чем в жизни заняться. Вот и балую. Дурака играю.
– А за науку спасибо, – вновь взялся он за грудь и голову склонил. – Теперича я к нашему царю ни ногой.
– А как же Марья-царевна?
Но Емеля уже спрыгнул с печи.
– И не уговаривайте, – замахал он руками. – Лучше я подамся к соседскому царю. У него тоже дочь на выданье, Милолика-царевна[83]прозывается.
Емеля сошёл с дороги, достал из-за пазухи три волоска. Прижёг-припалил их да вдруг как закричит зычным голосом:
– Сивка-бурка[84], вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!
Тотчас задрожала земля. Видят наши путешественники – несётся к ним по полю красавец конь. Изо рта полымя пышет, из ушей дым столбом валит. Подбежал и встал перед Емелей.
Емеля коня погладил, взнуздал, влез ему в правое ухо, а в левое вылез и сделался таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать.
– А давайте-ка за доброту вашу, – повернулся Емеля к друзьям, – я и вас принаряжу.
Шурка с Лерой забрались Сивке-бурке в правое ухо, в левое вылезли и сделались такими красавцами, что даже солдат Иванка сдвинул набекрень бескозырку и затылок зачесал.
– Ну, прощайте, добрые волшебники, – вспрыгнул на коня Емеля. – Поскачу я. Царь уж объявил с балкона, кто в третьем этаже дочь его с разлёту поцелует, за того и отдаст её замуж. Кабы не опоздать.
Свистнул он, гикнул, и Сивка-бурка стремительно унёсся в невидимую даль.
Мартынка
– А вот и граница генераловой земли, – показал Иванка на глубокую межу, которая разделила дорогу надвое.
