спиной. Он жестом показал Луизе, что она может пройти и поправить огонь. Луиза прошла неслышными шагами, как будто она не ступала, а пролетала в воздухе. Капитан оглянулся: Луиза вначале обмела пыль с каминных часов; затем отложила обметалку из петушиных перьев, взяла в руки кочергу и стала неторопливо размешивать куски антрацита в камине. Капитан подумал: «Как ничтожна эта выжившая из ума старуха и до какого идиотского автоматизма она дошла в исполнения ежедневных привычных обязанностей по домашнему обиходу; и как хорошо, что старуха пришла сюда, — он может запереть ее в кабинете, пока пойдет к молодой фламандке». Капитан улыбнулся своим мыслям и решил, что недурно будет записать кое-какие штришки из своих наблюдений над фламандцами. Он написал:
«Бельгийцы напоминают бездушные машины. При самых страшных обстоятельствах для их родных они невозмутимо выполняют привычные житейские функции. Это у них не от силы характера, а от душевной неподвижности. Поэтому они в массе очень пригодны для рабского труда и беспрекословного исполнения всех предписаний, которые…»
Но дописать фразу капитану не удалось. Луиза подняла над его головой тяжелую кочергу и с бешеной силой ударила его по черепу. Капитан, не издав ни звука, поник головой на стол возле своего дневника.
Луиза, походкой, напоминающей беззвучный полет, бросилась было к двери. Но руки ее дрожали, глаза не видели, она шарила по двери ладонями и не могла найти дверную ручку. Тогда, ужаснувшись, Луиза кинулась в угол, где стояли широкие листы фанеры, прислоненные к стене и почти доходящие до потолка. Сжавшись в комочек, Луиза, не помня себя, с проворством маленькой девочки пролезла меж стеной и листами фанеры.
Там она опустилась на пол, оперлась спиной об стену и подогнула колени. Она почувствовала, что теперь она спряталась, и ей сразу стало спокойно. Сердце ее почти не билось. Она ничего не ощущала. В каком-то еще живом уголке ее существа осталось лишь воспоминание от слезы, которая упала из глаз Марике и обожгла раскаленной каплей ее старческую руку. Но это воспоминание стало становиться все бледней и стало уходить куда-то очень далеко. И вдруг ее потрясло, что она сделала что-то сверхъестественное, выходящее из заведенного обихода и осуждаемое обычаем. Она испугалась этого сознания. Сердце ее похолодело. Колени дернулись, но вытянуться ей некуда было. Голова ее откинулась назад. Она умерла.
Она умерла так же мгновенно, как умер когда-то ее брат, отец Матье и Альберта, но тот умер от радости, она же от ужасного сознания, что убила человека. Но поза, которую ей дала смерть, была такова, что казалось, будто Луиза безмятежно отдыхает, совершив то, что судьбою было ей положено совершить.
* * *
Когда майор, вернувшись с вокзала, вошел в дом ван-Экенов, на лестнице было тихо. Румяный и коротконогий стояли на посту у двери Марике. Фельдфебель Магуна рапортовал майору, что все спокойно.
— Скажи, Магуна, входил ли кто в комнату к бельгийке?
— Никто не входил, господин майор.
— А где сейчас молодая бельгийка? Где старуха? Где капитан?
— Бельгийка у себя. Господин капитан в кабинете. Старуха несколько минут тому назад прошла к господину капитану.
— Для каких надобностей? И зачем ты пустил?
— Не имел от вас распоряжений, господин майор.
— Ты мне за это ответишь.
Майор не любил фельдфебеля Магуна, потому что считал его во всех делах сообщником и доносчиком капитана.
По дороге к кабинету майор подумал: «Несомненно, эта скотина капитан был у бельгийки, а эта собака фельдфебель говорит неправду». И майор принял решение сейчас же свести счеты с капитаном «по-солдатски».
Когда майор открыл дверь и увидел капитана поникшим на стол, его охватила злоба: «Конечно, был у бельгийки, а после налакался бургонского, ослаб старый пакостник и заснул».
— Эй, капитан!
Но, еще не дойдя до стола, майор понял, что капитан мертв. И может быть, убит. Как? Кем? Майору стало страшно. Он отскочил от окна в простенок и закрылся портьерой. Некоторое время он ждал выстрела с улицы, боясь выйти из простенка. Но было тихо.
Вид капитана был жалок. Крови вытекло немного. Она просочилась около правого плеча по мундиру над лопаткой. Майор обнажил голову и сделал крестное знамение по-католически. Ему хотелось убежать, но боязнь неожиданного нападения приковывала его к месту. Он вытащил револьвер и, держа его перед собой, осторожно дотянулся до кнопки звонка на столе.
Вошел Магуна.
— Обыщите комнату и весь дом! — приказал майор, не отходя от простенка.
Магуна кликнул солдат. Майор осмелел и стал приказывать отрывисто:
— Осмотрите окна. Заперты ли? Осмотрите камин. Не спустился ли убийца через трубу? Нет ли кого под столом?
Вдруг коротконогий Бернгард закричал:
— Старуха здесь!
Майор сейчас же выскочил из прикрытия и бросился к фанере.
— Выходи, старая ведьма!
Майор в ярости откинул фанерные щиты; они упали и ударили коротконогого.
— Встать, старая ведьма! Убью!
Майор направил револьвер на Луизу. Ему показалось, что Луиза улыбается.
— Она мертва, господин майор, — тихо прошептал коротконогий, как бы боясь, что Луиза услышит и откроет глаза.
* * *
Когда убрали из комнаты трупы, майор подошел к письменному столу и взял дневник капитана. Прочитав в дневнике подтверждение своим подозрениям о том, что капитан доносил на него командованию, майор подумал: «Что за охота у всех немцев к дневникам? Даже такая дрянь, как этот издохший капитан, записывал для потомства свои собачьи мысли и свои свинские переживания».
— Магуна! — крикнул майор.
Магуна подошел. Он дрожал от страха. Он ждал наказания за то, что допустил убийство капитана. Но майор ласково сказал:
— Садитесь, Магуна. Вы мне нужны. Вы умели давать покойному капитану такие великолепные советы, что никто никогда не упрекал капитана в мягкости. Я сейчас должен сообщить командованию о том, что здесь произошло. От меня будут ждать разных практических предложений. Я предлагаю: во-первых, тело капитана, как нашего героя, надо похоронить с великими почестями. Что еще? Во-вторых, мы возьмем заложников. Сколько, Магуна? Двадцать? Мало! Тридцать? Тоже, по-вашему, мало? Пятьдесят? Сто, по-вашему? Молодец Магуна. Пусть будет сто. Магуна, мы с вами из уже взятых расстреляем заложников полсотни. Как думаете? Расстреляем? Ах, плутишка, смеется. Значит, есть: расстреляем. Что же мы еще сделаем? Что-нибудь поновей, пооригинальней, — не придумаете? Я, признаться, как-то не люблю придумывать, а так просто, не думая, в голову не приходит. Нет ли чего интересного в городе, что можно было бы сжечь, взорвать? Кого они тут уважают, что они чтут? Хорошо бы это смешать с дерьмом.
Магуна преобразился. Ему казалось что туча, нависшая над ним, уже проходит
