мимо, что он становится нужным майору так же, как был нужен капитану.
— Позвольте вам доложить, господин майор. У меня есть запись предложений. Я обдумывал давно… знаете, в минуты, когда мечтается… вот извольте взглянуть… На всякий экстренный случай я составил список шестидесяти семи возможных карательных мероприятий… тут, господин майор, на всякий вкус, и по женской линии, и по линии духовенства, и по части старины. Я специально изучал этот городишко, а вот здесь отчеркнутое синим карандашом, — это пронумеровано от тридцать второго до сорок шестого, касается вражеского детского отродья, а также школ и учителей, а здесь красным отчеркнуты интересные мероприятия по фабрикам, по магазинам, по домашним вещам, господин майор, а в конце, господин майор, есть просто веселые и смешные штучки; они у меня помечены под рубрикой «курьезы страха и ужаса»; часть из них годится для публичного исполнения на площадях и улицах. Они пронумерованы отдельно не под цифрами, а под литерами; подробности смотрите в списках и примечаниях под римскими обозначениями.
— Хорошо, Магуна, вы молодец, дайте сюда ваш список.
Майор углубился в рассмотрение списка. Читая, он то покачивал головой, то откидывался назад и хохотал, то неодобрительно морщился. Кое-что он отмечал большими крестами на полях.
— Вот, Магуна, из вашего списка, из шестидесяти семи мероприятий, отобрал восемь. Отобрал и устал. Ах, работа, работа. Мы ведь, Магуна, солдаты. Я не чиновник, как был покойный высокочтимой памяти капитан. И потому мне было бы приятней и легче на поле битвы, чем за штатным столом. Это глупо и тяжело, Магуна, работать головой. Итак, ваш список я кладу к себе в карман. Благодарю вас за него. Магуна. А теперь. Магуна, встаньте. Руки по швам, Магуна! Смирно! Голову выше. Еще выше! Плечи отвести больше назад. Не дышать, сволочь!
Майор размахнулся наотмашь и ударил Магуну по лицу стэком справа налево и еще раз, слева направо. Затем опять справа налево; и еще слева направо. Магуна слегка вздрагивал и покачивался при каждом ударе, но принимал все это как должное.
— Я вас бью, Магуна, за то, что вы не смогли уберечь моего друга капитана.
Майор вызвал солдат и приказал взять под стражу фельдфебеля Магуну. Майору хотелось отделаться от преданного прислужника своего бывшего соперника и врага.
На листке мероприятий, которые майор намеревался предложить на утверждение командования, он дописал еще одно: «Предать военно-полевому суду штабс-фельдфебеля Магуну, арестованного мною по подозрению в попустительстве убийцам капитана Пфлюградта и отдать под суд рядовых Бернгарда и Филиппа за неисправную службу».
«На этот раз командование не упрекнет меня в мягкости ни к бельгийцам, ни к своим», — подумал майор.
Он остался доволен. Он был уверен, что теперь отменят его отъезд на Восточный фронт. Ему хотелось пить, хотелось праздновать победу. Он расстегнул три пуговицы кителя, отомкнул кнопки на внутреннем секретном карманчике и достал оттуда плоскую книжечку в сафьяновом переплете, очень похожую на дневник покойного капитана. Когда-то, в первые дни занятия Брюсселя, они с капитаном нашли в одном магазине десятка два таких книжечек. Майор неторопливо раскрыл книжечку и записал:
«Ночь. Все складывается хорошо. Сегодня будем веселы. Аминь».
* * *
Летуле вернулся в комендатуру вскоре после майора. Полковник тоже был доволен ходом дел. Бегство и гибель Альберта ван-Экена произошли как раз тогда, когда этот бельгиец уже был не нужен. Вагоны и паровозы были осмотрены. Срочный ремонт был быстро произведен, и составы уже формировались. Оставалось только погрузить людей и материалы.
Сообщение майора об убийстве капитана Летуле выслушал равнодушно. Пфлюградт не располагал его к себе с первой минуты их встречи. Полковник вообще был убежден, что старые военные прошлой империи не годятся для современной войны, что они не способны умножить воинственный дух германцев и умело направлять разрушительную ярость воинов на искоренение всего, что враждебно германскому духу. Летуле не любил старых военных вильгельмовского времени также и за то, что в них было, по его мнению, много стяжательства и слишком большая склонность к сложной игре с покоренными народами. Но полковнику был неприятен и майор. Не вполне отдавая себе в том отчет, Летуле чувствовал в майоре много своих собственных черт, но выраженных в простецкой и глупой форме, «Отдать солдатам на разграбление город, подарить воинам пленниц на потеху, это — достойно полководца, это — широкий жест властелина, другое же совсем дело, когда жалкий офицеришка сам рыщет по винным погребам или тащит к себе упирающуюся унылую рабыню», — так Летуле рисовалось расстояние между ним и майором.
Однако он благосклонно выслушал предложение майора о мероприятиях для наказания города за убийство капитана Пфлюградта. Полковник подтвердил перед командованием все предложения майора. Больше того, от себя он добавил к рапорту, что, по его мнению, следовало бы, ввиду смерти капитана, оставить на посту начальника гарнизона и железнодорожного узла майора. Полковнику не хотелось брать с собою в рискованное путешествие в Россию такое ничтожество. Он сообщил майору о том, что ходатайствует за него перед командованием. Полковник очень любил, когда люди считали себя обязанными ему. Он полагал, что воину вообще присуще любить со стороны младших всяческие изъявления преданности и благодарности.
Но Летуле был прежде всего служака. В нем крепко вкоренилась солдатская служебная исполнительность и чувство служебного долга. Как старший по чину в городке, он считал себя обязанным разобраться в обстоятельствах, вызвавших гибель немецкого капитана, хотя бы то и был неприятный ему пруссак Пфлюградт.
Полковник решил произвести беглое следствие. Он велел вызвать к нему арестованного фельдфебеля.
Представ перед полковником, Магуна загадал: «Если полковник не найдет оснований предать его суду, он, освободившись, сведет счеты с майором и постарается отомстить бельгийцам за капитана так, что те долго будут его помнить; если же Летуле будет таким же в нему строгим, как и майор, то он дезертирует; не так уж плохи бельгийцы, и, к счастью, у него, Магуны, найдутся среди городских жителей кое-какие связи; его, наверно, укроют». Магуне даже представлялось, какое он написал бы письмо разыскиваемому теперь немецкими властями известному Матье ван-Экену: «Я, фельдфебель Магуна, давно уже убедился в разложении гитлеровского режима и стал убежденным антифашистом, и все мои товарищи только и мечтают как бы сбросить с себя ненавистное ярмо!..» — лишь бы только бельгийцы оставили ему жизнь и не расследовали того, что он натворил во время оккупации.
Его мысли были прерваны вопросами Летуле. Магуна отвечал на них так, чтобы прежде всего очернить майора. Полковника обозлил такой оговор подчиненным своего начальника. Вытянув из Магуны все сведения, какие можно было,
