вот у моей подруги…
— Только не надо, ради бога, историй! — Машу рукой, терпеть это не могу.
— Хорошо. Не хотите слушать, тогда я пойду.
Вот блин, надо было послушать про подругу, у которой наверняка отвалилось нечто жизненно-важное из-за насморка.
— Хочу предупредить, что немного задержусь с обеда.
Интересно, о чём это она? Надеюсь, речь не о том, что они с Родионом решили подать заявление в загс.
Она чуть задевает боком стул, как будто теряет равновесие. Первая мысль подхватить и спасти. Но она справляется.
— А вы, Марат Русланович, обязательно идите в поликлинику. Там есть кабинет, куда можно обратиться без записи, вас там хотя бы стетоскопом послушают.
Медленно движется к выходу.
— Обязательно побегу в поликлинику. Сейчас чай допью — и вперёд.
Она с обидой поджимает губы. Я улыбаюсь.
— Ну если умрете, я не виновата. Видит бог, я пыталась вас спасти.
— Зачем? — выходит чересчур чувственно.
— Что зачем?
— Зачем вам надо, чтобы я не умер от пневмонии? Отправлюсь к праотцам, и вы наконец избавитесь о надоевшего вам руководителя. Придёт хороший, опытный. Возьмёт назад на работу Родиона. Дочери не надо будет рассказывать, что её отец жив и здоров.
Наши взгляды встречаются и, несмотря на всю чепуху, что я несу, в её глазах читается ощущение уюта, аж сердце млеет, понимаю, что в её объятиях меня всегда будет ждать нежная забота. Вот такая как сейчас.
— Зачем-зачем? За шкафом! Всё! Я пошла!
Дурочка…
Громко откашлявшись, продолжаю откровенно смотреть на неё, как будто сейчас наброшусь и раздену догола. И плевать, что она там балаболит. Пришла вон, чай сделала. Может быть, не так уж и сильно она любит Родиона?
— Расскажите мне, какая она?
— Кто?
— Моя дочь.
— Вы имеете в виду Алёну?
Кашляю сквозь смех. Театр юного зрителя.
— Да, представьте себе, я имею в виду Алёну. Что она любит? Компьютерные игры? Шоколадки? Плюшевых мишек? Смотреть мультики? Вырезать кукол из бумаги и всякие одёжки им лепить?
Теперь смеётся Виолетта.
— Вы безнадежно отстали от жизни, Марат Русланович, у Алёны магнитные куклы и к ним такие же магнитные наряды. Не надо никого резать.
Слушаю. Деловито почёсываю подбородок.
— Моя сестра точно сама вырезала и рисовала им одёжки. Значит, Алёна любит кукол?
— Нет, — улыбается Виолетта, и мне от этого так хорошо, что даже страшно.
Оргазм напоминает. Не шлёт меня, не огрызается, не орёт и не дерётся, а всего лишь улыбается.
— Алёна любит Хагги Вагги.
— Это ещё что за зверь?
— Точно отстали, — кидает в меня игривый косой взгляд, вроде и надменный, но как будто несерьёзно. — Ну вот ничего-то вы и не знаете, Марат Русланович. Всё потому, что детей у вас нет. Ей нравится уродливый дебил со стрёмной скалящейся физиономией. Он сам синий, а подруга у него розовая. Родион, между прочим, ей огромного плюшевого подарил на день рождения.
— Зачем же он ей этого урода подарил?
— Чтобы ей было приятно.
— Так лучше бы объяснил, что уродов любить не надо, и подарил бы Чебурашку. Кажется, это и есть воспитание. Хотя пусть и дальше дарит уродов. Я преподнесу ей нормальные игрушки и расскажу, что такое хорошо и что такое плохо, а Родион понесёт от какой-нибудь настройщицы. Вас, Виолетта Валерьевна, для него всё равно слишком много. Спорим, у вас так с ним ничего и не было с тех пор, как вы якобы помирились. Потому что вы избегаете с ним близости. И вам это вообще неинтересно.
Дальше, закашлявшись, я пью оставшийся чай залпом, а Виолетта, психанув, убегает, громко хлопнув дверью.
Встаю. Иду мыть чашку. Знаю, почему она скрылась. Потому что правда — она такая. Она глаза колет. И пусть теперь внутри просто шквал эмоций.
Сажусь обратно, снова читаю инструкции. Идти на обед сил нет, потому что слабость. Отчитываю секретаршу, которая, запыхавшись, рассказывает, что попала в аварию и вообще всё у неё плохо.
К концу обеда понимаю, что после прихода Виолетты я уже не хочу быть затворником. Я мечтаю снова смотреть на неё и видеть улыбку. Уж лучше ругаться, чем совсем без неё.
Набрав разной макулатуры, как бы случайно иду мимо её класса. Уже прошло пол-урока второй смены. Я слазил в расписание и выяснил, что сейчас у неё форточка, а потом репетиция коллектива. Значит, скорей всего, она сидит за столом, занимаясь бумажной работой. Придумаю какую-нибудь причину и завяжу разговор.
Вот только с простудой это делать очень и очень сложно. Перед последним поворотом кашляю как не в себя и закидываю в рот очередной мятный леденец. Горло вроде бы успокаивается. Выдохнув, двигаюсь вперёд.
Дверь в её клас слегка приоткрыта. В образовавшуюся щель я вижу Виолетту, она сидит за столом, подперев голову руками и… горько, от души плачет.
Сильно. Прямо рыдает. Не могу её такой видеть. Почему она так ужасно расстроена? Из-за меня? Так вроде мы всегда так с ней общаемся, и никогда я не видел, чтобы Виола так серьёзно рыдала, даже в тот ужасный день, у загса. Что-то с нашей дочерью? Что-то Алёной? У меня аж сердце кровью обливается от неизвестности.
Поэтому я, недолго думая, захожу в класс, иду прямо к ней.
Глава 26. Султанов
— Что случилось, Виолетта Валерьевна? Почему вы плачете?
Увидев меня, она быстро убирает со стола бумаги, наводит порядок, что-то прячет, вытирает слёзы. Садится ровнее, делает вид, что ничего не произошло.
— Я не плачу! У меня просто соринка в глаз попала. И я чихнула. У меня, когда чихаю, всегда слёзы.
— Плачете! Я же вижу.
Обхожу стол, наклоняюсь, заглядываю ей в лицо. Носик распух и покраснел.
— Вам кажется, Марат Русланович!
— Ничего мне не кажется. Я тут мимо шёл… — откашливаюсь в кулак, сам себя останавливаю, время врать прошло, пора демонстрировать чувства, иначе так и будем топтаться на месте, как два борца сумо. — Я, когда к вам шёл, услышал ещё в коридоре. Что случилось?
— Зачем вы ко мне шли? — смотрит зверьком, шмыгает носом.
Вот тебе и крутая во всех смыслах хоровичка. Вздохнув, беру стул, ставлю рядом с ней. Всё равно уже нечего терять.
— Соскучился.
— Только что виделись.
— А я вот соскучился!
Виолетта вместе со своим стулом отодвигается.
— Вы много себе позволяете, господин директор. И прекратите на меня дышать и кашлять, а если я заболею? Потом приду домой и заражу дочь и мать?
— Это бесполезно, вы уже были со мной в близком контакте.
— Ну не в таком уж и близком.
Сажусь вплотную, касаюсь
