Пристрастное наблюдение
Глава 1. «Тайна»
I
Я всегда была как все. Среднего роста, средняя по успеваемости, волосы темные средней длинны. У нас в детдоме я вообще не отличалась никакими признаками от других таких же брошенных детей. Я боялась громких звуков, агрессивных одноклассников и совершить ошибку. Любила рисовать и не выделяться. И если бы кто-то сказал, что у меня есть тайна, то любой просто рассмеялся. Но она у меня была.
Год назад я поступила в местный колледж. И готовилась вернуться в свою квартиру, оставшуюся мне после смерти бабушки и стоявшую запечатанной десять лет — все время моего детдомовского детства. В прошлом месяце мне исполнилось 18, а значит я теперь должна была жить сама.
— Стрижева, тебя Никулин вызывает, — я сидела за партой и даже вздрогнула, когда внезапно дверь аудитории открылась и показалась секретарь директора, — сразу после этой лекции иди!
Руки похолодели. Неужели мои документы готовы? Мне сразу отдадут ключи? Уже сегодня? Я не была в квартире столько лет, что там осталось, да и, вообще, как теперь жить на одну стипендию?
— Вячеслав Романович, к вам можно? — я осторожно постучалась.
— Заходи, Женя, — директор колледжа был лыс, грузен, неопрятен, но добр. Пожалуй единственный человек, которому искренне было все равно на своих студентов. Тихо — вот и ладно, план учебный выполняется — ну, славно-славно!
Он сидел в кресле задумавшись и смотрел сквозь меня. Сначала пожевал губу, покряхтел и, повернувшись ко мне всем корпусом, тихо начал:
— Евгения, — и я сразу напряглась, — тут дело такое. Ты ж мать не помнишь, наверное? — вздох тяжёлый и даже не смотрит на меня, — а она у тебя есть! Была. Вот неделю назад умерла. Авария… Вот…
— Я …, - растерялась совсем и горло запершило, — Меня… она оставила бабушке в три года, как папа умер. Я совсем не знаю ее. Видела один раз, когда в восемь лет в детдом распределяли, ну после бабушкиных похорон. Она документы какие-то приезжала подписывать. Так что да, я не помню…
Он опять помолчал. Да и слушал как-то невнимательно. Видно было, что он не все сказал, что только собирался с духом:
— Ты, в общем, к другим родственникам едешь. Забирают тебя, Стрижева, в Москву! — и Вячеслав Романович так значительно посмотрел на меня и даже палец указательный вверх поднял, гордясь произведённым эффектом, — Вот ключи от квартиры, вот тут выписки все твои.
Он пододвинул мне папку с бумагами и связку ключей на железном колечке. Даже улыбался теперь с явным облегчением. Добрый дядька. Переживал за плохие новости.
— Я не хочу ни к каким родственникам. У меня никого нет. Мне уже восемнадцать и меня уже не могут удочерить или под опеку. Меня никто никогда не навещал, — мысли потоком носились у меня в голове, даже лоб заломило.
— Пу-пу-пу… пу-пу, — подул в губы Вячеслав Романович, — А у неё — была. Семья — муж и сын остались. Хотят тебе помочь. Хорошая семья, обеспеченная, известная, даже, я бы так сказал… Вот, видишь, как получается. Матери была не нужна, а им нужна. Мир не без добрых людей, Евгения!
И он, забывшись, положил свою руку поверх моей. Я дернулась, но не вскрикнула, не увидев в его глазах ни малейшего намёка на что-то большее, чем простое желание успокоить. Аккуратно вытащила руку из-под его тёплой и влажной ладони. Он, кажется, все равно смутился и снова отвёл глаза.
— Пантелеев Сергей Михайлович — муж покойной. Просил все подготовить для твоего переезда, в кратчайшие сроки. Приедет к тебе сразу по адресу, — тут директор постучал по папке, — В шесть вечера. Тебя хочет в университет в Москву определить. Проживание, поддержка на первое время. Возможностей у него — во сколько! — и Вячеслав Романович широко развел руками и снова довольно посмотрел на меня, — Это твой шанс, Женечка! Знаешь, как говорят: дают — бери, а бьют — беги!
Он засмеялся, а я скривилась от такой грубой банальщины. Но ключи с документами взяла. И молча вышла.
Квартира, конечно, представляла собой жалкое зрелище. Темная и маленькая с отлетевшей плиткой в туалете и разводами от протеков частых затоплений соседей. Обои, старые и выцветшие, отклеились по углам и висели свернутыми и пожелтевшими, как древние рукописи. Ржавые батареи, плесень. Но хуже всего был запах. Чего-то затхлого и мертвого, ударивший в нос сразу, как только скрипучая дверь запустила меня в узенький коридор.
Сказать, что я расстроилась — это ничего не сказать. Все тяготы дня вмиг навалились на меня и так скрутило, что я села на продавленный диван и расплакалась. Глаза девочки со старых фотографий, развешенных по стенам моей бабушкой, мои глаза! — я не могла спокойно в них смотреть. Та девочка ещё не знала, ни мерзостей детдома, ни лишений и наказаний, которые были неотъемлемой частью воспитания сирот. Мне было стыдно и горестно от того, что я вообще не представляла, как мне со всем справиться.
Очнулась, когда диванная пружина, уже так сильно впилась в бок, что было невозможно сидеть. Я твёрдо пообещала себе, что если только этот мамин муж окажется, не проходимцем, а хоть сколько-нибудь приличным человеком, принять это предложение и переехать. Девочка с фотографий должна попробовать стать счастливой. Я ей это должна. Я решительно направилась открывать окна.
Уборка уже подходила к концу. И я пятилась спиной вперёд к коридору, домывая пол первой попавшейся тряпкой, когда услышала за спиной лёгкое покашливание.
— Извините, — Евгения?
Я обернулась. Неужели уже шесть? За мной с интересом наблюдал немолодой мужчина в двубортном темно-синем костюме. Он брезгливо, бегло осмотрел комнату и, кажется, даже смутился. Попытался растянуть губы в какую-то понимающую, снисходительную улыбку. Я сразу же вспыхнула и почувствовала, что щеки залила краска.
— А вы Сергей… Сергей…, - я проклинала свою забывчивость.
— Михайлович, — ласково помог он мне. Я отметила приятный глубокий голос. Он, кажется, вполне справился с первым впечатлением презрительного разочарования и его серые стальные глаза сосредоточенно следили за мной, — Звонок не работает, Женя. И дверь не заперта… Тебе, наверное, уже передали о несвоевременной кончине твоей мамы?
Он так и сказал — кончине. Мне захотелось, чтобы он никогда не приходил и одновременно слушать его дальше. Поэтому я молчала. А его это и не сбило вовсе.
— Я знаю, что вы не были близки, — продолжил Сергей Михайлович, как ни в чем не бывало, — но, тем не менее, терять
