Чьего звонка она ещё могла так ждать, если не звонка отца?
Наверное, мне надо было у неё об этом спросить, но не хотелось травить ребёнку душу, у меня бы не получилось спросить нейтрально, а если кто и заслужил мою нервозность, то только Наварский.
«Ты хоть знаешь, козёл, как страдает твой ребёнок? Или тебе больше не нужны старые дети, ты ждёшь нового?», — хотелось заорать в трубку, а ещё лучше прямо в лицо — заявиться в банк и заорать.
Но я, конечно, этого не сделала. Я взрослая разумная женщина. Понимающая, сдержанная, воспитанная. Ничего, за что будет стыдно моим детям, я, конечно, не сделаю.
И то, что постоянно приходилось оглядываться на них, поддерживать, спорить, успокаивать, не сильно облегчало мне задачу.
Я тоже хотела свернуться калачиком, плакать, и чтобы кто-то меня пожалел. Или бунтовать, топать и швырять вещи, потому что мне плохо.
Мне тоже плохо.
Больно. Обидно. Одиноко. Тоскливо. Страшно.
Мне тоже нужен рядом кто-то взрослый, чтобы меня выслушал и дал совет.
Но взрослой приходилось быть мне. И это изматывало ещё сильнее.
Особенно споры со старшей.
— Ты что, собралась идти на работу? — встала она у меня за спиной.
Я очередной раз смотрела вакансии.
— У тебя есть другие предложения? — открыла я ту, где предлагали самую высокую зарплату.
— Что у тебя за дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос, мам?
— Я бы ответила ответом, если бы в твоём вопросе не было претензии, а если точнее, — повернулась я, — скрытой агрессии. Что бы я ни сделала, ты всем недовольна. Сижу — что сидишь? Встала — что стоишь? Что не так с поисками работы?
— Ты думаешь, он с тобой разведётся?
— Ты задаёшь вопросы, на которые у меня нет ответов. Я не знаю, на сколько у нас хватит денег, которые сейчас есть. Не знаю, будет ли твой отец и дальше нас содержать. Не знаю, сколько стоит адвокат и понадобится ли он, если начнётся бракоразводный процесс. Как и ты, я больше не говорила с твоим отцом и понятия не имею, что у него на уме, поэтому хочу быть готова.
— К худшему?
— Худшее — это болезнь и смерть. Это худшее, что может случиться. Со всем остальным мы справимся. Но возможно, нам придётся переехать в съёмную квартиру, или мы с Вероникой вернёмся, а ты останешься в Питере и переедешь в общагу. Мне придётся выйти на работу, и нам надо будет жить на мою небольшую зарплату. И, прости, но, скорее всего, придётся отказаться от покупки тебе нового ноутбука, — снова развернулась я к экрану.
— Но он же нужен мне для учёбы, — выдохнула она. — Отец мне обещал. А ты сама делала предзаказ.
— Ну, значит, езжай к отцу и разговаривай. Я всего лишь помогла оформить заказ на сайте. Частичную предоплату вносил он. Решение вы принимали без меня, — распечатала я документ и подала ей лист из принтера. — Кстати, ноут уже пришёл. Вот счёт.
Она вырвала его у меня из руки с таким видом, что всё это нечестно, что я её предала. Я!
А потом разорвала лист на мелкие клочки.
— Я не буду с отцом ни о чём разговаривать. Нет, значит, нет. Плевать! — швырнула она обрывки и, громко топая, вышла из комнаты.
Глава 30
— Нам правда придётся вернуться? — тихо спросила Вероника. Я и не видела, когда она вошла.
— Я не знаю, малыш.
Она опустилась на колени собрать мусор. Я встала.
Эта чёртова ситуация затягивалась. Затягивалось молчание Наварского.
Затягивалась неизвестность.
Хотя ещё совсем недавно казалось, что это не по-настоящему, что вот-вот всё разрешится.
Однажды я также невзначай поссорилась с подругой, с которой дружила двадцать лет. Мы просто о чём-то в тот день переписывались, о чём-то не самом приятном. Может, я как-то резко ответила, может, переборщила с откровенностью, может, она меня не так поняла. Сколько я потом ни перечитывала последние сообщения, сколько ни гадала, что не так, и видела, что я вывернула душу, рассказывая ей о наболевшем, а она меня проигнорировала, не ответила и обиделась.
И я тоже не стала писать. Мы замолчали и не обменялись больше ни словом за последние пять лет. Первые дни было просто невыносимо: некому пожаловаться, не с кем поделиться и порадоваться, некому излить душу. Потом стало легче. А потом всё равно.
Хотя иногда я до сих пор заглядываю, вижу, что она в сети, захожу на её страницу, где нечасто, но всё же появляются какие-то сообщения и фотографии.
И то подруга, с которой мы всего лишь переписывались. А это муж.
Но ситуация повторялась.
Я молчала. И он молчал.
Может, он брал меня измором, понимая, что рано или поздно, мне придётся самой к нему обратиться. Может, ему было не до нас. А может, он работал на опережение, собирал команду юристов и компромат, вот-вот заблокирует мои счета, подаст на развод и раздел имущества.
От последней мысли по телу пополз мороз.
Я знала, каким он мог быть. Жёстким, холодным, расчётливым. Безжалостным.
Если он принял решение, то пойдёт до конца.
Если пришёл к выводу, что назад дороги нет, размажет меня катком и не поморщится.
— Спасибо, малыш, — я забрала у Вероники мусор. Чмокнула её в макушку.
Я и забыла, каким он мог быть.
Наглухо забыла, что Игорь Наварский не белый пушистый котик, каким он был с нами, со мной.
Не робкий телок, которого куда потянули, туда и пошёл.
Совсем забыла, что он терпеливый, но, если взглянуть с другой стороны — упёртый, гордый.
Порой обидчивый. Порой злопамятный.
За
