двадцать лет все неприглядные черты настолько сгладились, мы научились так просто всё друг другу прощать, что я уже и забыла, когда мы последний раз по-настоящему ссорились.
Да, нам уже не из-за чего было спорить и выяснять отношения. Все копья давно сломаны и починены. Ну не за тюбик же зубной пасты, что он никогда не закрывал, честное слово, воевать. Я уже и внимания на тот тюбик не обращала, тем более у каждого давно своя зубная паста.
Может, всё, конечно, не так и страшно, как я себе рисовала, но неизвестность убивала, я начинала паниковать, а другая баба была и, возможно, беременна — это факт, с которым невозможно не считаться.
Я варилась в собственном соку, как та сайра, когда вдруг пришло сообщение из агентства, что Светлана Огнева готова показать квартиру, и мне предложили выбрать дату и время.
До этого агентство предложило мне другого риэлтора провести осмотр выбранной квартиры, сославшись на то, что Светлана на больничном, но я отказалась.
Видимо, уже поправилась.
И… будет ждать меня завтра в двенадцать — я выбрала.
Глава 31
Я надела свой лучший костюм, тряхнула перед зеркалом волосами и вышла из дома.
Тащиться пришлось аж на Петроградскую сторону. Я и не глянула, что это за квартира.
Уже в такси почитала про уникальную планировку, авторский дизайн и скандинавский стиль.
Уже у подъезда, вытаскивая тонкие каблуки из свежего асфальта, подумала, что это была плохая затея: и приехать, и надеть эти чёртовы туфли.
И уже собиралась постыдно сбежать (зачем я унижаюсь, опускаюсь до общения с любовницей мужа), когда меня окликнули.
— Валерия? Здравствуйте! Извините, что вам пришлось ждать. Нам сюда. Пойдёмте, — показала она рукой.
Чёрт! А при близком рассмотрении она оказалась интересной. Не банальной серийной фарфоровой статуэткой — произведением искусства. От тонких щиколоток до ломких запястий. От оливковой кожи до перламутровых ноготков. Да, бледненькая и какая-то измученная, чахлая, как засыхающее деревце, но выглядела куда лучше, чем в коридоре гостиницы.
Видимо, действительно была больна.
Нет, я её не жалела и не оправдывалась, что, возможно, погорячилась с эпитетами.
Эта баба увела у меня мужа. Сочувствие и извинения — последнее, что она заслужила.
Я представила её в лапищах мужа и моментально покрылась испариной.
Представила его член, таранящий её субтильное тельце, и вытерла пот.
— Жарко сегодня, правда? — помахала его Муза на себя папочкой, что держала в руках, пока мы ждали лифт.
Я могла бы назвать её иначе, ярче, точнее, а не ограничиваться иронией, но я умная образованная женщина, я не опускаюсь до оскорблений, моё оружие — сарказм, мои доспехи — сдержанность.
Но я откровенно охренела, когда увидела, что глаза у неё даже ярче, чем на фото — медово, янтарно, золотисто-жёлтые.
— Это что, такие линзы? — спросила я в лифте.
— О, нет, — выдохнула она. — Это избыток жёлтого пигмента. Очень редкая аномалия, даже патология, если точнее.
— Патология? — удивилась я.
— Да, отклонение от нормы в организме. Вы для себя? — спросила она.
— Что? — не поняла я.
— Квартиру присматриваете для себя?
— Для родителей, — тут же соврала я.
Из родителей у меня была только мама, папа давно умер.
Но, собственно, затем я сюда и ехала — безбожно врать.
Она посмотрела на меня странно, но ничего не сказала.
— Что-то не так? — спросила я с лёгким вызовом, но лучше бы промолчала.
И поняла, какую сморозила глупость, едва мы оказались в квартире.
Не так для людей возраста моих родителей в этой квартире было всё: от свободной планировки до кресел-подушек, от висящих в воздухе ступеней, ведущих на крышу-патио, где можно устраивать вечеринки, организовать зону отдыха или солярий, до зеркала с неоновой подсветкой над кроватью.
В этом интерьере даже я чувствовала себя неуютно.
— М-да, что-то я погорячилась, — оглянулась я.
А Муза моего мужа дружелюбно улыбнулась:
— Ну, как знать, может, им и приглянулось бы что-то. На крыше, например, можно устроить контейнерный сад или огород.
Огород — последнее, о чём бы я подумала, представив здесь свою маму.
— Ну, разве что лоджия, — выглянула я в открытую дверь на огромный балкон. — Это сколько же старых лыж здесь можно хранить.
Она засмеялась. А потом вдруг взмахнула рукой, как балерина. Сделала несколько вращений по диагонали комнаты. Из последнего вышла в изящный арабеск, а потом склонилась в поклоне.
— Браво! — поддержала я её редкими хлопками.
— Простите, не смогла удержаться. Здесь столько места… и воздуха… что хочется танцевать, — она запыхалась, словно не пару несложных па сделала, а марафон пробежала.
— Занимались балетом?
— Немного. Но, — она развела руками, — не сложилось. Кофе?
— Нет, спасибо. Кофе пью только по утрам.
— Может, бокальчик пино гриджо? — открыла она холодильник и тут же передумала: — А, нет. У меня же здесь есть франчакорта. Любите франчакорту? — достала она бутылку игристого вина, стоимостью в половину премии, что могла бы получить за продажу этой квартиры, а, может, во всю премию, судя по уровню зарплат риэлтеров, что я видела на сайтах с вакансиями.
— Мы же с вами обе понимаем, что я ничего не куплю, — ответила я.
— Но разве это мешает нам хорошо провести время? — пожала она плечами и содрала фольгу.
Быстрее, чем я успела ответить, пробка выстрелила с хлопком, а другая женщина моего мужа наполнила доверху мой бокал. Себе она налила воды.
— К ней бы суп из мидий, — показала она на этикетку.
— Или ризотто с морепродуктами, — пригубила я и покатала напиток на
