я не здесь, и то, что происходило этой ночью со мной, то, что буквально пять минут назад казалось важным, значительным, сейчас теряется, становясь невероятно далеким и ненужным.
Моя девочка там, одна, рядом с тварью, который хотел ее убить когда-то. И никакой защиты! Никакой! И я здесь! Какого хера я здесь?
— Дела прошлые, — отмахивается от моей претензии Стас, — чего вспоминать… А вот то, что у тебя ребенок без надзора бегает, грязная вся, как поросенок…
— Я по лужам бегала! — с обидой врывается в наш разговор Яська, — мне мама разрешает! И дядя Витя тоже!
— Не сомневаюсь, малышка, — мурлычет Стас, — твоей маме лишь бы от тебя отмахнуться и чужим людям сплавить…
— А ну не смей так про маму! — голос Яськи набирает громкость и гнев, и я перестаю дышать, замираю от ужаса, зная, что еще немного — и дочь перейдет в боевой режим, и тормознуть ее будет сложно. А этот урод же может что угодно…
— Твоя мама — безответственная женщина, — начинает наставительно говорить Стас и тут же охает, — ах ты, мелкая дрянь! А ну, иди сюда!
— Не смей трогать моего ребенка! — ору я, мгновенно обезумев от ужаса, — не смей, тварь! Я тебя на куски рвать буду!
Горелый возникает передо мной, опять тянет руку к телефону, желая отобрать, и в глазах у него решимость и чернота.
А мне не нужен он сейчас! Мне страшно! Страшно! Страшно до ужаса! Там ребенок мой! В беде! В опасности! А я здесь! Здесь! И ничего не могу сделать! Настолько беспомощной я себя не чувствовала никогда в жизни!
На том конце трубки Стас матерится, затем коротко кому-то приказывает поймать “эту дрянь”, слышны еще голоса, и я окончательно теряю голову от беспредельного ужаса, кричу, уворачиваясь от Горелого и отбегая в сторону:
— Стой! Стой! Что тебе?.. Я все, что хочешь!.. Не трогай ее! Не трогай!
— Ты, Карина, дура, — с досадой рычит Стас, — и дочь мою испортила. Но ничего, я исправлю. Я ее сейчас заберу. Захочешь увидеть, найдешь меня.
— Нет! — ору я в трубку, уже не контролируя себя совершенно и не замечая, как из глаз текут слезы, — нет! Не смей! Не смей, сука!
Но там уже длинные гудки.
Я не верю, набираю снова, снова, снова, но абонент недоступен.
А затем трубку и вовсе вырывают у меня из рук.
Тянусь, ничего не соображая от ужаса, за ней, почему-то кажется, что вот сейчас, сейчас позвоню, и все прекратится! И моя дочь… Моя Яська…
В этот момент меня жестко встряхивают, немного приводя в сознание.
Перевожу взгляд на Горелого, который мало того, что встряхнул, так еще и по лицу шлепнул, очень эффективно прекращая истерику.
Осознаю, что мы стоим посреди номера.
Горелый держит меня за плечи, смотрит серьезно и яростно:
— Успокойся, поняла? Говори, что? Бывший твой? Там? С Яськой?
— Да… Да… — я смотрю в его лицо, но не вижу ничего из-за слез, полностью закрывающих мир, делающих его размытым и жутким, — он… увез… Он… Боже… Что мне? Боже…
— Спокойно, — Горелый прижимает меня к себе, — решим. Все, приходи в себя. Поняла? Поняла?
— Да… — я в полном неадеквате, ступоре, толком не понимаю, что делать сейчас, куда бежать. Ехать в деревню? Стас наверняка Яську уже оттуда увезет к этому времени, опоздаю! Да и если б не опоздала… Что я сделаю? Что? Я одна… Совсем одна, боже… Никто не поможет… Никто…
И тут внезапно до воспаленного мозга доходят слова Горелого.
И осеняет!
Вот оно! Вот!
Он же… Он же может многое! По крайней мере, может противостоять этой твари! Пусть убьет его! Пусть вернет мне мою Яську! Я за это все сделаю! Все! Все!
Смотрю в тревожные темные глаза своего врага злейшего, своего любовника, кровника, можно сказать… И вспоминаю его предложение. Его обещания. Его угрозы…
— Горелый… — почему-то он опять Горелый для меня, никак иначе, не Владимир и уж точно не Володя, как этой ночью называла, — помоги мне. Помоги. Я все… Я все сделаю. Что ты хочешь? Приходить к тебе, когда ты хочешь? Делать все, что ты хочешь? Да? Я все сделаю. Только помоги мне. Помоги. Забери у него Яську. Я все сделаю. Я буду очень, очень послушной, Горелый… Очень.
Слезы закрывают от меня весь мир. И его глаза тоже. И его лицо, становящееся лишь размытым пятном…
Мне кажется, что он медлит…
Что он раздумывает над моим предложением. И дрожь продирает тело от понимания: он откажет! Зачем ему это? Он же… Он же уже все получил… Ему не интересно мое предложение больше! И теперь мне нечем его заинтересовать!
Я настолько холодею, что слезы высыхают.
Вытираю мокрые щеки пальцами, ощущая, что ладони Горелого больше не держат за плечи, не успокаивают… Значит, я права. Значит, не заинтересован… Надо заинтересовать!
— Я понимаю, что у меня ничего нет, — слышу свой голос со стороны и сама мертвею еще больше от мертвых интонаций в нем, — но я обещаю, что ты не пожалеешь. Я буду очень послушной. Столько, сколько тебе надо. Так, как тебе надо. Помоги мне, Горелый. Пожалуйста.
Он стоит напротив меня, и почему-то контраст темной бороды и неожиданно светлой кожи становится пугающим. И взгляд жутким, черным, куда страшнее, чем даже в ту первую нашу встречу после его отсидки. Сама смерть передо мной сейчас.
Мне больше нечего сказать, потому просто жду.
И надеюсь. Так надеюсь.
А Горелый смотрит, смотрит… Словно тоже ждет от меня чего-то. Чего? Продолжения? Еще каких-то слов? Предложений? Или… Он утром ко мне тянулся… Секса? Прямо сейчас? Но я не способна… Хотя, нет. Способна. Главное, чтоб Яське помог.
Я делаю шаг к нему, а Горелый, синхронно, отступает на то же расстояние, не позволяя мне приблизиться. И взгляд его становится холодным и презрительным. Жутким в своем ледяном равнодушии.
Ему плевать на меня. На Яську. На то, что сейчас происходит с нами. Плевать. И дура я была, если думала по-другому.
Но, может, все же получится переубедить…
Облизываю губы, говорю:
— Горелый, я…
— Пошла нахуй, сучка, — холодно отвечает он и, развернувшись, выходит из номера.
Пару секунд смотрю на закрытую дверь, затем растерянно оглядываю разворошенную кровать, свидетельницу моего ночного счастья и падения, номер, порядком разгромленный, телефон, брошенный на пол…
И осознаю, что все. Это все.
Совсем все.
Колени подгибаются, и я валюсь на ковер, бездумно глядя перед собой на мертвый телефон.
И я тоже мертвая. Совсем.
Глава 24
