все натянуто!
— Ну, чего глаза вытаращила? — смеется Горелый, и его лапы мягко скользят по бедрам, а сам он начинает чуть-чуть раскачивать себя подо мной, легко, спокойно пока что… Но ощущается, что это — лишь прелюдия, затишье перед бурей. Его дикий, опять становящийся черным взгляд предупреждает об этом. — Думаешь, если ты сверху, то ты — сверху? А, прокурорша? Думаешь, взяла меня? Нихера-а-а… Это я тебя взял. И буду брать еще, понятно?
Он все ощутимей толкает меня снизу, насаживая еще глубже, уже до практически недопустимого предела, и я растерянно хватаюсь за живот, твердый, жесткий такой, ладони скользят вниз, не давая мне опоры!
А Горелый держит, не позволяя заваливаться на бок и жестко фиксируя на себе, в той позе, которая ему интересна сейчас.
Смотрит на меня жадно, словно взглядом тоже трахает, да еще и куда горячее, чем членом!
И я послушно замираю, позволяя ему это делать. Все мои ощущения сосредоточены внизу, там, где мы соединяемся, там, где он едва-едва выходит из меня, чтоб рывком загнать себя обратно, там, где он все сильнее и сильнее наращивает темп…
— Красивая такая сучка… — хрипит Горелый, ускоряясь все больше, — ведьма… Ядовитая… Совсем меня отравила… Попробуй только свалить теперь, поняла? Поняла? Моя теперь будешь, поняла? Со мной, со мной! Да? Да?
Он бормочет и бормочет эти горячие слова, и я сама не понимаю, как начинаю соглашаться, кивать, постанывать утвердительно, а затем, когда он совсем отпускает себя, своего внутреннего зверя, тараня меня снизу быстро и жестко, еще и жалобно шепчу что-то, умоляю о чем-то…
О чем?
Не знаю.
Не смогу никогда в жизни повторить и вообще вспомнить, что именно шептала всю ночь, выгибаясь в послушных лапах самого опасного, самого страшного человека в своей жизни.
Все же, страх и похоть идут рядом.
Я в такое не верила никогда, но эта ночь убедила в обратном. Очень убедительно… убедила.
Так же, как и утро убедило в том, что все может поменяться в одну короткую секунду…
Глава 23
— Мама, привет!
Что может разбудить похлеще любого будильника, заставить подскочить на месте, да еще и потом холодным покрыться?
Только голос твоего пятилетнего ребенка, весело звучащий из телефона, с совершенно незнакомого номера.
— Привет, моя хорошая… — я сажусь на кровати, вся сжавшись в комок от напряжения, и изо всех сил контролирую голос. Чтоб спокойно звучал. Почему-то в груди поднимается что-то настолько жуткое, настолько чудовищно острое, что дышать не могу! А надо. Надо дышать. Дыши, Карина, слышишь, блять? Дыши. — А ты откуда звонишь?
— Со двора дяди Вити…
Уф… Она у Дмитрича. Уже хорошо.
— А почему номер незнакомый? — уже спокойней спрашиваю я, предполагая, что Дмитрич, возможно, поменял номер или телефон, или еще что-то такое же невинное, а я уже испугалась, дурочка… Завелась…
— А это дядя Стас мне дал позвонить…
В глазах темнеет.
Рядом со мной начинает шевелиться огромная туша Горелого, он сонно тянется ко мне, пытаясь подмять под себя с явным намерением качественно пристроить утренний стояк, но я этого не осознаю.
И лапу, горячую, настойчивую, на своей заднице не ощущаю, хотя буквально пять минут назад бы…
Но жизнь может поменяться за секунду. Это странно, но иногда так работает.
И все твои хотелки, все твои планы мгновенно летят к чертям и забываются.
А в реале остается только то, что тебе эта гребаная жизнь преподносит именно в эту секунду.
Мне она преподнесла имя бывшего, озвученное по телефону моим ребенком. Бывшего, который настаивал на аборте, который практически вынудил меня бросить все, сбежав, куда глаза глядят, только чтоб сохранить беременность. Сохранить себя и сберечь дочь.
И вот сейчас моя дочь радостно, спокойно рассказывает, что звонит с телефона своего отца, твари, которую надо десятой дорогой обходить! И именно это я и планировала делать всю оставшуюся жизнь!!!
— Какой дядя Стас? — спрашиваю я, непонятно, на что рассчитывая. Может, на то, что жизнь все же не настолько сука? Может, хватит уже? Может, это просто какой-то левый дядя Стас… Уже по одним этим глупым мыслям, этому прятанию морды в песок можно понять, до какой степени я не соображаю сейчас. До какой степени выбита.
Горелый рядом напрягается, становясь каменным.
Он тоже слышит знакомое имя. И явно мгновенно все понимает. Наверно, в отличие от меня, без ненужных иллюзий.
Но я слышу только то, что происходит на том конце телефонной связи. А там глуховатый мужской голос, явно что-то говорящий Яське.
— Твой начальник, — послушно повторяет дочь, — бывший…
— А дай ему трубочку, милая, — спокойно прошу я. И никогда никто не узнает, чего мне это спокойствие стоит…
Горелый садится, смотрит на меня внимательно, выжидающе.
А я отворачиваюсь, не в силах реагировать еще и на него в этот момент. В трубке звучит знакомый ненавистный голос:
— Привет, малыш.
— Что ты там делаешь? — рычу я, уже не сдерживаясь. Внутри словно струны натягиваются. И лопаются. Со звоном. По одной.
— Ты все такая же нежная, да? — голос Стаса глумливый, продирает меня до самого нутра болью.
— Что. Ты. Там. Делаешь? — у меня не хватает душевных сил играть, отвечать ему по его правилам, хотя именно это было бы логично, верно в такой жуткой ситуации. Притвориться, что слушаешь, что прогибаешься… Тянуть время, лихорадочно выискивая наиболее правильный вариант…
Но сейчас ужас, первобытный, глубинный, атавистический какой-то, настолько силен, что мозг отключается, и я могу только рычать, словно самка, защищающая своего детеныша…
— В гости приехал, малыш… — улыбается в трубку Стас, — не рада мне?
— Прекрати, — хриплю я, — говори, что тебе надо.
Горелый хмурится, делает движение, чтоб забрать у меня трубку, но я уворачиваюсь и выскальзываю из измочаленной за ночь кровати.
Мне не до его патриархальных замашек, он мешает! Мешает мне сейчас! Отвлекает!
С мысли сбивает!
— Да вот, знаешь… — лениво продолжает Стас, явно наслаждаясь моим ужасом, который, несмотря на рычание и агрессию, не получилось скрыть, — решил вспомнить о своей девочке… Посмотреть, как она живет… А она, оказывается, по разным экскурсиям ездит… Пока ее дочь, — тут его голос неожиданно обретает жесткость, — моя дочь у чужих людей живет. Как считаешь, хорошая мать так поступит?
— Кто бы говорил! — хриплю я, — ты, помнится, на аборт меня записывал…
Позади меня слышится шуршание, наверно, Горелый одевается, и я отхожу подальше к окну, чтоб не отвлекал. То, что он слышит все, вообще не имеет никакого значения. Мне сейчас плевать на окружающий мир, лишь бы не отвлекали. Мыслями, душой
