престол, но еще выше огромный, толстый бронзовый Будда, сверкающий позади престола. На алмазном престоле восседает обычно хан ханов Эсен, и люди кланяются одновременно ему и бронзовому идолу, ибо верит Китай, что дух Будды пребывает в повелителе державы.
Был день, когда ханы сорока племен, томясь и волнуясь, ждали появления своего владыки, ибо наступал час Мыши, час выхода Эсена. Ждали долго, а хан ханов не появлялся: он отдыхал в саду. Если мы пойдем по дорожке, которая называется Тропой Поющей Яшмы, если мы пройдем мимо тутов и тополей, мимо прудов и озер, мимо фазанов и павлинов, то достигнем в конце концов двух столетних чинар, соединивших свои ветви над изгибом реки. Под сенью этих чинар мы увидим двух стариков, и покажется нам, что они мирно беседуют о минувших годах. Один из этих стариков — повелитель Китая Эсен, другой — его Главный Повар, по имени Шийкучу. Перед ними на парче, в золотой посуде благоухал крепкий зеленый чай.
Эсен был маленький человек, дряхлый и слабый. Было достойно удивления то, что трепетали перед ним его народы, среди которых жили необычные, могучие существа — кинжалорукие, медноногие, одноглазые; что трепетали перед ним сорок ханов, среди которых были исполины, великие богатыри, водители войск. Но предки Эсена, ханы из дома Чингиза, сидели на алмазном престоле, и люди верили, что хан ханов — воплощение самого Будды на земле, и боялись его.
Собеседник Эсена был также маленький старик, и хотя был он крепок и жизнелюбив, удивления была достойна его худоба, ибо повара обычно бывают тучными. Но Шийкучу давно уже сам не готовил яств, только присматривал за поварами, давно уже стал наперсником Эсена, его советником, ибо кого же должен приблизить к своей особе хан ханов, которого могут отравить, если не повара? И возвел Эсен своего Главного Повара в сан калдая, и уши его были всегда открыты для слов Шийкучу.
— Что ты скажешь мне, Шийкучу, о своем любимце, о Конурбае? — спросил хан ханов. — Говорят, он просит руки нашей дочери, обрученной с другим, он, которого так позорно разбил этот голяк, этот нищий киргиз Манас, Манас, чей дом — дикая юрта! Правда ли это, мой Шийкучу?
Так вопрошал Эсен, и, казалось, был он доволен, что киргизы разбили его миллионное войско, был он счастлив, что бежал его полководец.
— Сын сияющего Неба! — отвечал Шийкучу своему владыке. — Весть, коснувшаяся вашего благословенного слуха, справедлива: Конурбай просит руки вашей дочери. Справедливо и то, что Манас разбил Конурбая. Но вспомните, мой повелитель, что сын Алооке еще неопытен в науке коварства, а Манаса он может ранить смертельно только с помощью коварства, как предсказано в древней книге.
— А потом воссядет на алмазный престол, на котором сидели мои предки, убьет меня и объявит себя ханом ханов. Не так ли, мой Шийкучу? — спросил Эсен и закашлялся.
Шийкучу почтительно ждал, пока пройдет кашель, и, когда Эсен успокоился и отпил зеленого чая из золотой посуды, Главный Повар повел такие слова:
— Если Сыну Неба суждено ошибиться раз в жизни, то этот единственный раз наступил. Вы ошибаетесь в Конурбае, мой повелитель: он предан вам, и в мыслях его нет зла против вас.
— Хорошо, хорошо, мой Шийкучу, я верю тебе, — сказал Эсен. — А все же я благословил бы Небо, нашего родителя, если бы эти волки, Манас и Конурбай, перегрызли друг другу горло. Не так ли, мой Шийкучу?
— Мое ничтожество осмеливается напомнить Сыну Неба, что некогда мысли его были другими. Некогда были отправлены одиннадцать воинов из числа сильных и грозных, чтобы схватить Манаса и привезти его в Железную Столицу.
— О мой калдай, эту мысль подало нам Небо, наш родитель! Мы хотели у себя на глазах сцепить Манаса с Конурбаем, позволить Конурбаю смертельно ранить Манаса, а потом расправиться с убийцей, с этим сыном Алооке, пока он в юном возрасте.
— Почему же Сын Неба не отомстил киргизам, когда Манас убил одиннадцать воинов?
— Эти воины были из числа людей Алооке, отца Конурбая. Что мне до них! — воскликнул Эсен и закашлялся вторично.
Тогда Шийкучу вторично осмелился напомнить, что Конурбай — единственная сила в доме Чингиза, которая заставит киргизов снова стать покорными.
— Иначе киргизы пойдут на Китай с гневом и местью, — добавил Шийкучу.
Эсен погладил свои лохматые брови кончиками пальцев старой и тонкой, как скомканный шелк, руки и сказал:
— Покойный хитрец Алооке думал, что только он один разгадал знаки в древней книге. Но он разгадал их не до конца, а я прочел все предсказание, все до последнего знака, и понял, что киргизы не страшны мне.
Шийкучу с благоговением слушал своего владыку, но благоговение калдая было притворным: он хорошо знал, что Эсен не прочел предсказания до конца. Если бы хан ханов прочел, то не утерпел бы и похвастался перед Шийкучу. Поэтому Главный Повар прошептал, закрыв глаза, как бы молясь:
— Известно всему Китаю, что знания Сына Неба совершенны и безграничны. Одних только нас, простых смертных, пугает потеря киргизских земель, киргизской дани, киргизских рабов.
— Да, ты прав, Шийкучу: знания мои совершенны, и я не огорчен потерей киргизской земли. Я возвращу ее дому Чингиза вновь, я вновь рассею киргизские племена по всему миру, я вновь захвачу их добро, но сперва мне надо излечить язву моего сердца, а эта язва — Конурбай: он хочет сесть на алмазный престол моих предков.
— Язва сердца вашего, о Сын Неба, не Конурбай, а другой исполин этого мира, — сказал Шийкучу.
И эти его слова были началом такого разговора:
— Ты говоришь о Манасе, мой Шийкучу?
— Я говорю об Алмамбете, о Сын Неба!
— Алмамбет, сын благородного Азиз-хана, мудр и отважен. Правда, он честолюбив, но не Алмамбет язва моего сердца. Что ты затаил в уме, Шийкучу, говоря о нем?
— Ваш слуга затаил в уме, мой властелин, дерзость Алмамбета: он осмелился полюбить Внучку Неба.
— Алмамбет действительно так самонадеян, что предложил свою любовь нашей дочери Бурулче. Но это зло — еще не то зло, которое проникло в наше сердце. У тебя, мой Шийкучу, на уме другое. Говори!
— Я скажу другое Сыну Неба. Я скажу о гордости Алмамбета: он осмелился унизить Внука Неба.
— Ты прав, мой Главный Повар, Алмамбет еще в детские годы повздорил с нашим сыном Берюкезом из-за волшебного камня. Но и это зло не достигает нашего сердца. Говори истину, Шийкучу!
И тогда Шийкучу сказал:
— Вот истина, которую знает весь Китай; вот истина, которую хотят и боятся вам сообщить сорок ханов, трепещущих в
