передо мной стоит задача использовать свои актерские навыки и сыграть выздоровление. Я собираюсь встать на ноги с волшебной скоростью, вихрем пронестись по всем процедурам, легко справиться с проверками, сплясать у доктора Теодора на столе и вернуться, черт побери, обратно в Нью-Йорк. К сожалению, мне только что сделали операцию на позвоночнике, и я ничего этого не могу.
Трейси приносит нам ужин из местного индийского ресторана, и мы наслаждаемся им вместе, усевшись в мега-кресле. Я прощаюсь на ночь с женой и с Ниной, неизменно находящейся поблизости. Приглушаю свет и немного смотрю хоккей, дожидаясь, пока мне принесут вечерние лекарства. По привычке отворачиваю одеяло до щиколоток, чтобы видеть свои ноги. Я не чувствую их, и по ночам они могут проделывать разные странные вещи.
Отрицать, а не подчиняться
На следующее утро я спрашиваю, можно ли мне в душ. Медсестра выдает мне полотенца и табурет для ванной, в которую меня и сопровождает. Я снимаю халат, и она включает воду. Это первый мой душ за несколько дней. Рана надежно закрыта повязкой и запечатана пленкой, так что я могу насладиться потоками теплой воды, бегущей у меня по спине. Я тянусь за мылом, и сестра передает его мне; в этот момент я понимаю, что она в душе вместе со мной. Она никуда не денется — и я тоже.
Поскольку бежать нельзя, я начинаю раздвигать границы. Как и в душе, за мной практически постоянно наблюдают — в редкие свободные моменты я сползаю с кровати или кресла, в общем, из того безопасного места, где угнездился, и пытаюсь делать первые неловкие шаги. Словно канатоходец в армейских ботинках, я ступаю вперед и тут же назад. Слабый и шатающийся, я сразу заваливаюсь на край кровати. Эти несанкционированные вылазки — плохая идея. Но я получаю удовольствие от того, что нарушаю правила. Мой первый порыв — отрицать, в то время как лучше было бы подчиняться. Время еще покажет, насколько глупо и недальновидно я себя вел.
Впервые с момента моего перевода в отделение реабилитации доктор Теодор заходит меня проведать — а заодно изложить дальнейший план. Слухи о том, что я, словно Бэмби, пытаюсь ходить на собственных ногах, уже достигли его, и он крайне недоволен. За вежливыми расспросами о том, как я себя чувствую, следует упрек:
— Я слышал, ты уже пытаешься сам ходить.
— Ну так, тестирую ходовую…
Следующее слово, которое срывается у него с уст, звучит на удивление грубо:
— Не смей.
Доктор Теодор никогда не повышает голоса, но сейчас говорит максимально жестко.
— Сложность работы, которую мы проделали на твоем позвоночнике, не описать словами, равно как и его нынешнюю хрупкость. Если ты продолжишь в том же духе, то непременно упадешь, и я ничем не смогу тебе помочь. Починить твой позвоночник больше не получится. Это тебе не разбитое колено — речь о том, что ты полностью уничтожишь эффект от операции. И тебя парализует.
Вот сейчас я понимаю, что по моему позвоночнику вполне еще могут бегать мурашки.
— Давай-ка я объясню, что мы с тобой сделали. Конечно, суть процедуры я тебе излагал, но ты должен понимать, что каждый этап грозил полнейшей катастрофой.
Теперь я весь внимание, хоть мне и не хочется это выслушивать.
— Обычно, когда мы вскрываем оболочку, чтобы увидеть спинной мозг, оттуда вытекает жидкость — в твоем случае ее не было. Позвоночник настолько отек, что жидкость просто не проходила. А еще, с каждым ударом сердца спинной мозг тоже пульсирует, но и этого не наблюдалось. Опухоль сдавливала его.
Мне нужно время, чтобы это осознать.
— Нам пришлось осторожно надрезать заднюю поверхность спинного мозга, и опухоль медленно начала выпячиваться наружу, под давлением, как зубная паста из тюбика. А потом из нее брызнула жидкость — а мы на нее даже не нажимали.
Это куда более натуралистическое описание, чем то, которое мы с Трейси слышали в его кабинете: пульсация, нажатие, брызнула, сдавливала. Интересно, это обычные термины в хирургическом лексиконе или мой случай — особенный?
— Ладно, дальше так, — продолжает доктор Теодор. — Мне пришлось переключиться в режим «дзен». Пять часов я был полностью сосредоточен только на твоем позвоночнике. Видишь ли, спинной мозг по размерам не больше мизинца, и он очень не любит, чтобы его трогали. Для твоей операции я попросил нашего мастера изготовить специальный набор инструментов. С помощью ультразвукового аспиратора я удалил опухоль, все еще остававшуюся в позвоночнике. Как только давление спало, спинной мозг начал пульсировать снова, как ему и положено.
У меня нет слов. Ну и работенка у этого парня!
— Резекция была тщательнейшая — я должен был детально осмотреть каждый миллиметр опухолевой полости, чтобы убедиться, что мы все удалили.
Судя по всему, он испытал немалое облегчение, когда все-таки вытащил из меня опухоль.
— Но радоваться было рано. Любой нейрохирург тебе скажет, что операция может пройти хорошо, но вот когда пациент просыпается…
— Не в лучшей форме?
Он обдумывает мои слова, а потом перефразирует:
— С неврологической недостаточностью.
— А когда вы поняли, что со мной все в порядке? Со мной же все в порядке, верно?
Он кивает и присаживается на край кровати, пока я развалился на своем ложементе из «Звездных войн».
— Я видел тебя сразу после наркоза, прежде чем переговорить с Трейси. Я попросил тебя пошевелить пальцами ног и поднять стопы. Сила твоих ног меня удивила, особенно с учетом того, через что тебе пришлось пройти. Ты сразу оторвал обе ноги от кровати.
Он произносит это с такой радостной улыбкой, что у меня немедленно возникает желание повторить свой трюк снова. В целом, это легко.
— Так что все прошло прекрасно. После операции твой спинной мозг мог пострадать, но сила в ногах была потрясающая.
— Что ж, — говорю я, — начнем с потрясающего и будем двигаться дальше.
Доктор встает, собираясь уходить.
— Но помни, хоть это и прекрасно, что твои ноги двигаются, это не означает, что тебе надо сразу на них вставать. Если честно, тебе придется заново учиться ходить, но сейчас я уверен, что сил у тебя на это
