не туда, куда нужно, чересчур обнажаясь, общаясь импульсивно, безрассудно». Даже если мы ничего не пишем и не ставим лайки, одного нашего присутствия достаточно, чтобы получить тонны данных. Правда перестала быть откровением. Мы высказались одним своим входом в систему, появлением на улице, присутствием.
Как и в прошлом, когда человечество было привязано к племени, деревне и национальному государству, социальное снова стало нашей пенитенциарной системой. «Что такое онлайн-сообщество, если не изощренная форма взаимного гарантированного уничтожения, – спрашивает Кониор, – подвешенное между неврозом и нарциссизмом, связанное с неодолимой потребностью в общении?» Энтропия – это не какая-то точка за пределами Земли, где пространство-время исчезает в огромном небытии. Напротив, «она течет сквозь нас», ища следующий объект для жертвоприношения.
Темный лес – это не про контент, а про определенное состояние. Конечно, есть уголки интернета, которые скрыты от яркого света «просвещенных» мейнстримных платформ. День быстро сменяется сумерками, когда мы заходим в даркнет – пространство, не индексируемое поисковыми системами, где в пиринговых сетях пользователи торгуют наркотиками, порнографией, секретными документами и другими запрещенными товарами. Но это не та темнота, о которой говорит Кониор. Для многих из нас весь опыт пользования интернетом, сведенный к многочасовому переключению между приложениями, превратился в метафизическую фантастику, пусть и несколько бесчувственную. Мир замкнулся на нас. «Мы лишены воли. Нашими неврозами, эмоциями и вниманием распоряжаются компьютеры. Словно в состоянии транса, мы подчиняемся передаваемым нам коллективным ощущениям. В онлайн-пространстве все безличные события в мире переживаются как сугубо личные, даже если мы не играем в них никакой роли».
Опираясь на метафору леса, Кониор тем не менее избегает слишком часто используемого образа ризомы. Отождествлять себя с распределенной ризоматической системой или героической моделью дерева для нее стало нецелесообразно. Отныне теория темного леса не сводится к разработке (подрывной) информационной стратегии. Мы стали одновременно и охотником, и добычей. Больше не нужно бежать за властью, теперь она повсюду. Интернет-лес Кониор ближе всего к Слепящей тьме Артура Кёстлера – репрессивной, вневременной совокупности, в которой мы заключены за невидимым цифровым занавесом. «Мне хочется уловить всю патовость ситуации. Коммуникация является и вынужденной мерой, и источником всех конфликтов».
Для Кониор общение – это скорее признак глупости, а не ума. «Поскольку это изолированная система, для нее характерна высокая степень энтропии. Взаимодействие порождает конфликт». Люди охотятся друг на друга. «Тюрьма „внутреннего“, какой является интернет, всегда побуждает от кого-то избавиться: направить энтропию от себя в сторону другого». В мерзкой, жестокой гоббсовской битве всех цивилизаций против всех «умнее тот, кто молчит или нападает первым».
Стать темным лесом – значит замолчать. Отказ посылать сигналы во Вселенную можно воспринять как тактику или, скорее, горький урок, который нам придется выучить. При этом соцсети свидетельствуют о прямо противоположном: каждое движение, прикосновение и ввод информации записывается, перемещается и хранится в многочисленных базах данных. Любое общение приводит к трениям и, потенциально, к конфликтам. «Больше социальности – больше энтропии». Этакий «закон вечеринки» – чем больше народу, тем веселее. Поскольку слишком человечные доброжелатели (Gutmenschen) не могут отличить социальность от выживания, надеяться на наше земное существование не приходится. Но что, если бы мы держали свои мысли, как опыт работы мозга, при себе?
В XVIII веке понятие общества возникло в ответ на жесткую формальность государства. Как объясняет Йохан Хейлброн в книге Возникновение социальных наук (The Rise of Social Theory), институты государства больше не могли управлять растущим многообразием. «Общество, – пишет он, – представляло собой систему групп людей и институтов, связанных друг с другом различными способами. Эта связь была многогранной и многоликой; она не вытекала из “плана”, не была закреплена в законах или правилах и не была ни чисто “политической”, ни чисто „экономической“». Быть может, Руссо и был первым, кто использовал слово social в качестве прилагательного от société, но сегодня эта связь уже не является самоочевидной. Спустя два столетия мы пытаемся защитить общество от социальных медиа. Как показывает практика, общество не является чем-то само собой разумеющимся и имеет с современными социальными медиа схожую структуру: и в том, и в другом случае речь идет о системе, определяемой связями. Как заключает Хейлброн, «идея о том, что человека можно понять на основе социальных связей, которые он формирует, была произведена модерном».
Эдриан Ганеа: «Меня завораживает магия нереального и неосязаемого, меня влечет бесплотное и неуловимое, я ищу колдовство, воплощающее виртуальное в твердую материю. Меня восхищают способы, с помощью которых бестелесный нематериальный субъект может материализоваться и перейти в реальный мир. В своих работах я пытаюсь оперировать этими явлениями, стремясь воплотить их в жизнь. Занимаясь созданием иллюзий, неправды и вымысла, я часто размышляю об их всё более автоматизированном производстве».
Отправной точкой в разработке новых приложений для социальных сетей станет не пользователь, а группа и социум. Инструменты будут определяться целями. Что именно нужно сделать? Точно не шерить ради того, чтобы шерить. От профиля мы переходим к проекту, от лайка – к решению, от поведенческой психологии – к социальной.
О срочных публикациях. Наступил кризис распространения. С закрытием книжных магазинов и цифровизацией библиотек становится ясно, что главный медиавопрос XX века больше не в том, что – содержание и идеология, – а в том, как. Что представляют собой рекурсивные публикации? Почему в этом контексте мы говорим о «заботе» и противопоставляем ее случайным потокам в социальных сетях? Перед нами стоит задача создать новые значимые фигуры, новые роли, выходящие за рамки читателя и писателя, редактора и дизайнера. Забота не должна сводиться к заботливости. Что означает искусство кураторства и попечительства с точки зрения производства культурного контента? Если концепции важны, а изображения причиняют боль, то как это соотносится с ныне существующим нигилизмом нашей информационной перегрузки? Полное отсутствие издательской практики таких общественных движений, как Extinction Rebellion, «Желтые жилеты» и Black Lives Matter, показывает, что разрыв между книгой и твитом становится всё очевиднее. Неужели в контексте «цифрового» ничего, кроме данных, не имеет значения?
О цифровизации. Те, кто считал, что сначала идет цифровизация, а затем подключение всех устройств, сильно ошибались. Спустя три десятилетия после появления интернета западные страны, такие как Германия, официально провозгласили свою национальную программу «цифровизации», включая планы по созданию цифрового министерства. Титанические силы индустриализации, описанные когда-то Эрнстом Юнгером, были вытеснены еще более мощной, но невидимой революцией. Подобно нейтронной бомбе, «сконструированной таким образом, чтобы максимизировать смертельный нейтронный ущерб вблизи взрыва при минимизации его физической силы», цифровизация предстает как исторический императив – не что иное, как гегельянская Тотальность в планетарном масштабе.
Цифровое целое достигается в результате цифровизации всех процессов
