деревню, а я по какой-то причине осталась с ним одна… — Юля умолкла. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, она не могла спокойно вспоминать, что случилось тогда.
Шарапова услышала, как Матвей, оттолкнувшись от стола, прошелся по комнате, а потом открыл дверь и вышел. Вернувшись, поставил на стол два стакана и, отвинтив пробку с бутылки, плеснул в них янтарной жидкости.
— Вот, возьми, выпей! — видя ее нерешительность, он почти насильно вложил стакан ей в ладонь. — Это поможет тебе успокоиться, да и мне тоже!
Юля обхватила его обеими ладонями и поднесла к губам. Запах виски ударил в нос, заставляя поморщиться, но она не отвернулась, просто задержала дыхание и сделала глоток. Зубы мелко застучали по стеклу. Крепкий напиток обжег горло и пищевод, она задохнулась и зажмурилась, а через мгновение почувствовала, как обманчивое тепло алкоголя, чуть-чуть согревая, разбегается по венам.
Девушка услышала, как у нее за спиной Гончаров одним глотком проглотил содержимое стакана, Шарапова могла поспорить, он даже не поморщился. Юля сделала еще один глоток, чувствуя, как унимается бешеный стук сердца. Зубы уже не отбивали дробь, дыхание стало ровнее, да и дрожь потихоньку стала утихать.
Матвей поставил пустой стакан на стол и сделал шаг в ее сторону. Через мгновение его теплая и сильная ладонь легла ей на плечо.
— Ты никогда его больше не увидишь! Все закончилось, не думай об этом! — приказал он и прижал ее к себе.
— Нет… Я не верю… Однажды мне уже обещали это. Но все повторилось. Он будет преследовать меня до конца дней! Он болен… У него мания… Он вернулся, значит, не отстанет… — прошептала она. — А я порой ненавижу себя и это смазливое личико, которое смотрит на меня из зеркала. Эти волосы и тело… Ненавижу, потому что все это вызывает похотливые желания у мужчин… Лучше б я была толстой дурнушкой, наверняка б мне легче жилось. Не могу… Не хочу так больше… — она всхлипнула, и слезы, которые стали высыхать, снова покатились по щекам.
Гончаров никогда не видел, чтобы кто-то так отчаянно и невыносимо горько плакал. Тем более не думал, что так может плакать Юля. От жалости у него сжималось сердце, а слезы наворачивались на глаза. Он обнимал ее, гладил по волосам и спине, прижимал к себе, шептал на ушко ласковые словечки. Со всей отчетливостью понимая то, что подспудно тлело в нем все эти дни, — никогда и никому он не отдаст эту девушку. И не оставит ни на минуту.
За окном вспыхнул багряный закат, осветив комнату малиновым светом, разогнав на мгновение сгущающиеся сумерки, а они продолжали сидеть в кабинете.
Гончаров, усадив ее к себе на колени, обнимал и укачивал, как ребенка, и чувствовал, как потихоньку она успокаивается и расслабляется, прижимаясь к его плечу.
— Мне нужно домой, — наконец нарушив молчание, произнесла она.
— Нет, — покачал головой Гончаров. — У меня есть предложение получше! Хочешь, можем пойти в парк, тебе ведь нравится гулять по аллеям? Или пройдемся к ротонде? А нет, разожжем камин наверху и попросим принести ужин. Я не отпущу тебя сегодня домой, Юля! — со всей серьезностью заявил мужчина. — Я тебя вообще больше никуда не отпущу! — добавил он.
Глава 8
Юлька встала из-за стола и подошла к окну, чуть отодвинув портьеру. За окном было ясное, чудесное, золотое октябрьское утро. Над деревьями еще не рассеялась дымка, на пожухлых травах и астрах, которые отважно красовались на клумбах, серебрилась изморозь, горел багряным девичий виноград, что рос на склоне, за балюстрадой. За окном было так торжественно-прекрасно, а душа напоминала мутный омут реки, что текла у подножия усадьбы. Страхи, сомнения, терзания, непонимания и тоска, поднимаясь из глубины, накрывали с головой каждый раз, как только оставалась одна.
В субботу она так и не ушла домой, да и в воскресенье побывала там только за тем, чтобы сменить одежду. Ей было хорошо в Сиренево рядом с Гончаровым, но все это не было настоящим, и могло закончиться в одночасье. Все должно закончиться, Юля это понимала.
В усадьбе уже обсуждали ее связь с Гончаровым. Во взглядах домашних она читала интерес и в некотором роде осуждение. Даже в разговоре с Андреем Михайловичем, который состоялся сегодня утром, ей чудились паузы, которые были длиннее обычного. Вероятно, о том, что происходит в Сиренево, он уже знал. Кто-то из администрации ему доложил. Возможно, Старовойтов ждал, что Юля сама расскажет обо всем. А она только сейчас поняла, что рассказывать нечего, потому что не в состоянии обозначить то, что происходило у них с Матвеем на протяжении этих нескольких дней. Не находила слов, а те, что вертелись на языке, были оскорбительны.
Да, она уже совсем взрослая, и Гончаров тоже, они имеют право на личную жизнь, но не на глазах всего Сиренево. Здесь она не просто девочка, а Матвей Юрьевич — не ее бойфренд. Вероятно, Старовойтов-старший хотел ей об этом напомнить и так же, как и она, не находил слов. Юля знала, чем все это может обернуться для нее, но желание отпустить себя, дать волю на какое-то время оказалось сильнее. Теперь она не знала и не понимала, как поступить. Единственное, что приходило в голову, — побег. Уехать сейчас от всего, сбежать, побыть одной и попытаться разобраться в себе. Гончаров уедет, а она вернется и попробует все исправить. Конечно, что-либо объяснять окружающим она не обязана, как, впрочем, и оправдываться, но после того как Гончаров все же уедет, бросив ее здесь, вряд ли у нее хватит сил гордо держать голову и казаться невозмутимой.
Тяжело вздохнув, Шарапова отпустила штору и вернулась к столу. Потянувшись к листку бумаги, она некоторое время задумчиво рассматривала заявление о предоставлении неоплачиваемого отпуска. Юля понимала, несколько недель ничего не решат, но дадут ей возможность привести мысли и чувства в порядок.
Матвей… Он смешал все размеренное и правильное в ее жизни, смешал и оставил, наслаждаясь эффектом или все же просто наблюдая. Гончаров вносил в ее мысли и чувства сумбур. Она не понимала его, не знала, но, несмотря ни на что, тянулась к нему, потому что боялась не справиться с тем, что он сделал с ней. А ему этого было мало. Мужчина словно ждал чего-то еще. Юле казалось, он хотел уехать, но не уезжал. Гончаров не заговаривал об отъезде, но и желания задержаться не выражал.
Между ними остались потрясающие дни и ночи, которые она не забудет, и омрачать их неприятным осадком
