придумаем красивую сказочку, не станем напрасно волновать, ведь правда? — его губы почти касались ее ушка, обжигая горячим дыханием. Он все сильнее прижимался к ней, возбуждаясь от близкого присутствия соблазнительного тела, о котором столько лет мечтал, терял остатки самообладания от ее аромата, такого свежего, неповторимого, несравнимого ни с чем, и от прикосновения к ее волосам, так похожим на шелк.
Шарапов чувствовал растущее возбуждение, не мог больше ждать и сдерживать себя. Болезненная, безумная страсть к падчерице, которую он растил с пеленок, застилала рассудок. Он хотел ее прямо здесь и сейчас. Дверь закрыта. В огромном особняке никого, кто им помешает? Кто посмеет прервать встречу отца и дочери, которые не виделись столько лет?
Припав губами к нежной шейке, он не услышал, как открылась дверь. А звук шагов заглушил ковер. Просто в одно мгновение чья-то рука схватила его за ворот пальто, и он оказался отброшен к стене. От неожиданности Шарапов выпустил девушку из рук и в бешенстве обернулся, желая видеть смельчака, посмевшего вмешаться. Но как только он это сделал, последовал мощный удар в челюсть, на несколько секунд оглушивший его.
— Сволочь! — прорычал кто-то охрипшим от неудержимой ярости голосом. — Как ты посмел коснуться ее?
И снова удар, а за ним еще и еще…
Шарапов пытался увернуться, закрыть лицо руками, ответить тем же. Но на защиту ему не оставили шанса. Удары нападавшего были мощными и точными. Они следовали один за другим, не позволяя собраться. Он оказался сбитым с ног.
— Я убью тебя, мразь!
Теперь удары наносили ногами: по голове, почкам, под дых. Шарапов задыхался, чувствуя, что рот полон крови, а с разбитого носа течет. Он хватал ртом воздух, со всей отчетливостью понимая, этот страшный человек с искаженным безудержной яростью лицом не раздумывая убьет его.
— Матвей! — услышал он сквозь несмолкающий гул в голове, почти теряя сознание от боли. — Матвей, прекрати! Ты ведь убьешь его! — голос Юли срывался на крик.
Девушку трясло и било в нервном ознобе, она была в истерике, но даже в таком состоянии понимала, чем все происходящее может закончиться.
— Сукин сын! Да как ты посмел дотронуться до нее! — рычал Гончаров, не слыша и не видя ничего вокруг. — Я переломаю тебе пальцы, чтобы никогда больше они не коснулись ни одной женщины! Старый педофил, мерзкий ублюдок!
— Матвей! — не зная, что предпринять и как все это остановить, Юлька бросилась к нему и ухватила за руку.
— Уйди! — мужчина оттолкнул ее, не владея собой.
Ярость ослепляла его, туманила рассудок. Им руководило одно желание — убить этого подонка! Матвей не знал, кто этот человек, какое отношение имеет к Шараповой. Но то, что увидел, войдя в кабинет, заставило задохнуться от ярости. А стоило лишь подумать, что могло здесь произойти с Юлькой, его Юлькой, если бы он припозднился, задержался или вовсе не пошел к ней…
— Матвей, пожалуйста, остановись! Ты ведь убьешь его! — кричала девушка срывающимся голосом. — Матвей, хватит! — она цеплялась за него, пыталась оттащить от Шарапова. Но сдвинуть с места Гончарова в таком состоянии — все равно что сдвинуть скалу. Под рубашкой Юлька чувствовала бугрившиеся железные мускулы, капельки пота блестели на лбу, на шее вздулась вена, а глаза, темные, страшные, были налиты кровью.
— Я убью тебя, подонок, а труп твой скормлю бешеным псам, — процедил сквозь зубы Матвей, даже не обернувшись в ее сторону.
Девушка бросилась к столу и схватила телефонную трубку. Дрожащими пальчиками стала набирать номер поста охраны.
— Немедленно позовите кого-нибудь, иначе он убьет его! — закричала она, как только трубку сняли.
Охранник, дворник и конюх, вбежавшие в кабинет через несколько минут, едва смогли оттащить Гончарова от Шарапова. Матвей Юрьевич, конечно, сопротивлялся, а Шарапов уже не мог подняться. Мужчины подхватили его под руки и выволокли из кабинета.
Все это время Юлька, отвернувшись, стояла у окна, обхватив себя руками. Ее трясло, поэтому приходилось крепко стискивать зубы, чтобы они не отбивали барабанную дробь. Девушка не решалась обернуться, боясь встретиться взглядом с работниками. Не хотела, чтобы они видели ее в таком состоянии. Достаточно уже того, чему они стали свидетелями, и какие пойдут разговоры по имению и деревне. Но она не могла допустить, чтобы они увидели ее зареванную, дрожащую, испуганную, жалкую. С лицом, пылающим от стыда и унижения.
Когда они ушли, закрыв за собой дверь, Шарапова прижала ладони к лицу, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях.
Тяжело дыша, Гончаров подошел к столу и оперся на него руками. Опустив голову, мужчина сделал пару вдохов-выдохов, пытаясь успокоиться и усмирить ярость, но ничего не выходило. Картина, которую он увидел, войдя в кабинет, стояла перед глазами. Ладони сами собой сжались в кулаки, и он со всей силы ударил ими по столешнице, даже не ощутив боли.
Юлька испуганно вскрикнула и вцепилась в тяжелую портьеру, чувствуя, как подкашиваются колени.
Матвей медленно поднял голову и посмотрел на девушку.
— Кто он? — требовательно и грубо спросил мужчина.
Юлька закрыла глаза.
— Мой отец… — запинаясь, едва смогла прошептать она.
— Кто? — удивленно и недоверчиво переспросил мужчина.
— Это был Шарапов. Он вырастил меня… Он… Я называла его папой… — голос ее оборвался, она захлебывалась в слезах, не в состоянии говорить.
— Не понял! — нахмурился Матвей. — Он сейчас пришел сказать, что не отец тебе, что испытывает к тебе любые чувства, но только не те, которые положено испытывать отцу к ребенку, не важно, родному или нет?
Не в состоянии говорить, Юля лишь покачала головой.
— Мне было пятнадцать, когда он сказал это, а кто был моим отцом, не знал. Я не понимала, зачем он мне все это говорил. Я любила его, он был моим папой… Когда я узнала, все будто разом оборвалось! Мой мир рухнул. Я вдруг поняла, что одна. Мама, папа и Настена — одно целое, семья, а я лишняя, чужая. Я замкнулась в себе, отдалилась от всех. И хоть внешне все оставалось как прежде, но на самом деле было лишь притворством. Я не понимала и не придавала значения некоторым вещам. Часто возвращаясь из школы домой, заставала там Шарапова. Он был как-то слишком уж внимателен ко мне. А мне было неприятно. Я сторонилась родных, а он, наоборот, старался сократить расстояние и стать ближе. Однажды я переодевалась в комнате, а он вошел без стука, извинился, конечно, но… Затем стал заходить в душ, когда я там мылась, и это стало повторяться так часто, что я начала закрываться и избегать его. А потом… Как-то мама и Настя уехали в
