Книга Невеста из Холмов - Янка Лось

– Но ты же сказал, что Дойла убил ши!

– Его убил бред, который он нес в последнее время. Каждый, кто посмел посягнуть на тайны времени, сходит с ума рано или поздно.

– Но не сам же он…

– Ох, девочка, – Горт откинулся на спинку кресла, и пальцы его поглаживали подлокотник, будто трепали по холке собаку, – бывает, что люди видят в зеркале чудовище и не понимают, что это результат их игры с реальностью. У кого-то это происходит из-за магии, у кого-то из-за браги. Любопытные, рисковые и очень хрупкие существа.

– Но почему ты не сказал инквизиторам, что он мог сам убить себя?

– Это слишком непохоже на правду, чтобы они поверили. А если бы и поверили… Университет для меня теперь все равно что род, я говорил. А ты знаешь, что если некая правда так вредна для чести, что лучше не поднимать ее на поверхность, то она осядет гнилым пятном на душе старейшины. Так поступил со мной Гьетал.

Эшлин нахмурилась.

– Он тебя оболгал? Зачем?

– Чтобы оправдать дочь старейшины рода Березы, ту, которая была ему близка. И скрыть то, как Уна отомстила мне за отказ разделить с ней летнюю ночь.

– Это все из-за… любви? Уна любила тебя, а не его?

– Да, красота может скрывать яд, любовь обращаться ненавистью. Вспомни, как цветет волчья ягода. Я не хотел быть с ней и предать таким образом друга – она оклеветала меня на совете. Кто убил ее – мне неведомо. Может, она и сама это сделала, запутавшись окончательно.

– А еще говорили, что это я в этом мире никому не принесу счастья.

– Девочка, судьба – это не приговор, а направление. Уна сделала то, что сделала, и принесла раздор и обман, но ты можешь выбрать другую дорогу. И я готов помочь тебе в этом как старший. Но я до сих пор так и не узнал, что привело тебя к людям.

– Здесь пропал мой Кристалл, – честно ответила Эшлин.

Лицо Горта вытянулось от непритворного удивления.

– Как?

– Довольно глупо. А теперь здесь прошло четыреста лет, и я не могу его найти. Его забрал один друид…

Горту понадобилось несколько мгновений, чтобы побороть чувства и снова обрести дар речи. Слова его были чуть глуше обычного.

– У нас большая библиотека, дитя. Хорошо, что ты попала в Университет, такие артефакты, как душа ши, не пропадают бесследно. А магистр Бирн поможет тебе… надеюсь, он не знает о том, кто ты?

Эшлин смотрела ему в глаза, и ей становилось трудно дышать, будто плющ обвивает, стискивая со всех сторон.

– Нет.

А не так уж и сложно оказалось соврать старейшине после года домашней лжи. Как говорится, начнешь плести паутину, очнешься пауком. В каждом из нас есть темное зерно, которое может прорасти, как грибница в стволе дерева. Смотришь, оно еще зеленое с виду, а нутро уже рыхлое, гнилое. Но лучше быть паучихой, чем увидеть Брендона в крови под осколками зеркала. Если все же Горту верить нельзя.

Что из того, о чем говорит Горт Проклятый, правда? Об этом бесполезно спрашивать человеческие книги. Придется самой решать – верить или нет. И от этого голова напоминала изнутри заросли малины, по которым с топотом несется медведь.

* * *

А в это время магистр Эремон со своим учеником не спеша двигался к леднику, где оставили тело погибшего преподавателя. Слуга, который указывал инквизиторам дорогу, трещал без умолку, будто кто-то сообщил ему, что за каждую университетскую сплетню заплатят золотом. Уже перед самой дверью провожатый остановился и, выдержав паузу, заявил, что покойный еще при жизни любил полежать в гробу, но зачем – лучше спросить у господ, они тут все странные.

Когда пахнуло холодом и пока еще легким запахом смерти, слуга резко замолчал, передал магистру Эремону фонарь и откланялся. Что ж, суеверия – безмерно живучая штука. Даже там, где, казалось бы, полно ученых людей. Весь опыт старого инквизитора говорил, что бояться надо живых, а не мертвых. Если только ты не полаялся с некромантом на кладбище. Правда, с Эремоном случалось и такое. Пострадал в основном некромант.

Магистр Эремон не любил, когда магию обращали во зло. Он вообще зло не жаловал.

Каменный полукруглый свод был совсем близко, подними руку с фонарем – и заденешь потолок. У дальней стены, среди бочек и ледяных глыб, от которых распространялось мертвенное голубое свечение, стоял продолговатый ящик. Маги пользовались артефактом, который не давал льду таять, что бы там снаружи ни происходило. Его регулярно заряжали проштрафившиеся студенты.

Эремон подошел к ящику и поставил фонарь на ближайшую бочку. Здесь, пожалуй, хватило бы света для осмотра, но покойника этот лед делал откровенно синим. Финнавар Дойл, лишенный одежды, лежал на ровном ряду прямоугольных ледяных глыб, укрытый белым льняным покрывалом, под которым угадывались очертания тела.

– Что ж, мой друг, – сказал Эремон, обращаясь к ученику, – так как безвозвратно испортить беседу с покойным сложно, я вновь готов услышать твой голос. Скажи мне, бросив свежий взгляд на тело, как и отчего умер этот человек.

Ласар шумно выдохнул и, сделав широкий шаг, откинул в сторону покрывало. Сейчас он не спешил – смерть требовала тишины и уважения, этому инквизиторов учили сразу. «Будь со смертью вежлив, и она откроет свои тайны», – это изречение было выбито над дверью «зала мертвых», где учили постигать причину смерти. В этом искусстве Ласар был намного лучше, чем в допросном.

Эремон видел, как шевелятся губы ученика, произносящего неслышно начальную формулу: «Прости меня, ушедший, я тревожу твой покой не ради праздного любопытства, не ради преступного воровства, не ради пустой похвальбы, но ради справедливого рассуждения». Хорошие слова, чтобы настроиться.

Руки Ласара легли на тело, чуть повернули его. За брезгливость учеников выгоняли как неспособных вести расследования. Ласар не был брезглив.

– Пятна смерти еще исчезают при надавливании пальцами… через сорок дыханий возвращаются… значит, профессор Дойл мертв более двух часов, но менее четырнадцати, ближе к четырнадцати. Но при этом они крупны и ярки, значит, смерть его была весьма быстрой, почти мгновенной. Так… древесный глаз… губы сухи… окоченение согнуло руки и ноги… я позволил бы сказать, что во времени смерти нам ни словом не солгали.

Эремон кивнул одобрительно.

– Лицо хранит выражение больше гнева, нежели страха. Он с кем-то ссорился или узнал нечто неприемлемое. Следов драки же нет. Множество порезов недлинных, притом глубоких… они кровоточили обильно и недолго… нанесены