на спину, он ощутимо приложился затылком о пол гигантской пещеры. Повсюду вокруг, ослепляя и клубясь, перетекали из формы в форму мириады образов — одни слишком расплывчатые, другие до тошноты чёткие. Вот дракон, выдыхающий огонь, с пылающими перепончатыми крыльями сжимает в когтях книгу. Вот сотни копошащихся змей, скорпионов, ящериц, оранжево-чёрных пауков — все страшные и ядовитые.
Пока Проб поднимался на ноги и восстанавливал дыхание, желая, чтобы сердце перестало так бешено колотиться в груди, дракон превратился в светящийся фиолетовый сгусток материи со щупальцами.
— Довольно! — закричал епископ. — Чего ты хочешь?!
— Это я должен тебя спросить; ты вторгся в моё святилище.
— Кто ты? Что ты?
— Разве не знаешь, что невежливо отвечать вопросом на вопрос? Кто я такой, не имеет отношения к нашей дискуссии. Более актуален вопрос: «Что тебе здесь нужно?»
— Я не могу ответить, пока не узнаю, являешься ли ты тем… э-э-э… субъектом, который может удовлетворить мой запрос?
— Умный ответ. Позволь заверить тебя, что я — единственное существо, способное удовлетворить запрос любого паломника, нашедшего сюда дорогу.
— Если так, то где Тимос?
— Твой несчастный раб?
— Мой спутник и друг.
— Ах… посмотри налево.
— Тимос, Тимос… — Проб попытался броситься к другу, корчащемуся на полу.
Тимос взвизгнул и протяжно застонал.
Невидимая сила, более мощная, чем подлинное желание помочь, удерживала Проба на месте.
— Ты не можешь к нему прикасаться. Он отправляется в другое царство, — сказало существо.
Выхватив нож, спрятанный под далматиком, епископ бросился на чудовище.
— Изверг! Отпусти его!
Он успел отсечь щупальце, прежде чем клинок оказался вырван из его руки.
— Это непочтительно, — изрекло существо, облизывая кровоточащую культю отрезанного щупальца.
— Освободи моего друга, монстр… зверь!
— Боже мой. Он так много для тебя значит?
— Он самый добрый, порядочный, внимательный, заботливый человек в моей жизни. Без него я был бы никем.
Округлившиеся от удивления глаза Тимоса, лежащего в некотором удалении у стены, демонстрировали понимание каждого слова.
— И это действительно так?
— Клянусь крестом, который никогда не покидал мою шею со дня крещения. — Проб демонстративно поцеловал золотой нательный крест.
— Гм, мы здесь не очень-то высокого мнения о кресте, — молвило существо, отступая назад. — Спрячь-ка его у себя на груди.
— Как ещё я могу убедить тебя в искренности?
— Я тебе верю. Для неграмотного церковника ты рассуждаешь довольно убедительно. Однако не жди, что я откажусь от своего приза без равноценной замены, — заявило чудовище.
Внутренности превратились в желе, живот скрутило в узел, и Проб не чувствовал в себе ни уверенности, ни храбрости. Ему хотелось очутиться в своих покоях, пить ромашковый чай и обсуждать с Тимосом последние безумства полиса.
— Что ты хочешь взамен?
— Хорошо сказано, добрый человек… Я хочу то, что тебе дороже всего.
Какая странная ситуация, — подумал Проб.
— То, что мне дороже всего. то, что поддерживает меня в любых испытаниях и бедах, — это вера во Всеблагого Господа!
Извивающиеся щупальца затрепетали, съёживаясь от звука двух последних слов.
— Откажешься от своей веры? Сделаешь это, чтобы спасти друга?
— Буль-буль… — протестующе клокотал Тимос.
Его возражения были проигнорированы епископом.
— Ради Тимоса — да. Я бы… попытался.
— Итак, расскажи мне о своей вере; как ты её чувствуешь?
— Я вижу Господа во всём. Однажды, будучи ещё ребёнком, я узрел Его лик в наросте на стволе дерева.
— Готов поспорит, ты не говорил об этом своему отцу.
— Э… нет. Он видит лик Господа лишь в сверкающем шлеме с римской фасцией.
— Это плохо?
— Нет, это делает его счастливым.
— Но не тебя?
— Все люди разные. — Епископ пожал плечами.
— Ты прямо святая невинность.
— Попрошу без оскорблений. Я же воздерживаюсь от комментариев по поводу тех нелепых щупалец, которыми ты размахиваешь перед моим лицом.
— Аргх!.. — взвизгнул Тимос.
— Они тебе не нравятся? Прошу прощения; я переоблачусь.
Воздух вокруг Проба сгустился; ослепительно вспыхнул свет, а с пола пещеры поднялась вонища, гораздо худшая, чем серная. Когда епископ снова смог видеть, над ним возвышался змей — чудовищных размеров и ухмыляющийся.
— Это хуже прежнего сгустка со щупальцами. Ты не мог бы измениться обратно?
— Прости, но ты задел его чувства. Он стал совсем застенчивым; не думаю, что смогу убедить ту личность вернуться.
— Безмерно жаль. Новая личность поистине очень уродлива.
— Ты уверен, что хочешь, чтобы я снова переменился? У тебя только три шанса. Что, если моё следующее лицо окажется гаже первых двух?
Проб ненавидел и боялся змей больше всего на свете. Он страшился их даже пуще, чем родного отца. Когда прославленный полководец приказал убить змею, испугавшую его коня, молодой Проб вынул меч, чтобы обезглавить ползучую тварь. Она подняла чешуйчатую зелёную голову, сверкнула золотистыми глазами, показала розовый язык и улыбнулась. Проб лишился чувств. Это трагическое событие, как никакое другое, убедило отца в том, что сыну не суждено стать воином.
Проб сжал мышцы сфинктера и уставился на чудовище, стараясь не грохнуться в обморок.
— На чём мы остановились? — спросил змей. — Ах да, вспомнил! Ты собирался отдать мне свою веру в обмен на жизнь и рассудок друга.
— Я мог бы попытаться, но не думаю, что получится. Дело в том, что вера слишком глубоко укоренилась в каждой частичке меня — не только в разуме, но и во всех фибрах тела, даже в подошвах ног, — это всё принадлежит Господу. — Проб приподнял шляпу. — Включая каждую прядь моих волос.
— Фу! Положи это обратно. Ну и мерзость.
Епископ вернул на голову шляпу, методично заправляя сальные пряди под её края.
Уголки змеиной пасти изогнулись, образуя полумесяц.
— Возможно, ты прав. Мы не испытываем особой радости от вероотступничества. Если вера достаточно сильна, чтобы её стоило иметь, то эта навязчивая штука всегда находит способ ускользнуть обратно к своему первоначальному владельцу.
— Должно быть, у меня есть что-то ещё, что может представлять ценность. Я не очень богатый человек, но мой отец… ты, кажется, его знаешь.
— Ха, земные богатства для меня ничего не значат. Теперь, когда я рассмотрел тебя более внимательно, увидел… Есть что-то ещё — что-то такое, что ты ценишь и любишь, однако сам того не осознаёшь.
— Что же это?
— Арррррррр! — отчаянно рычал Тимос, дёргаясь на полу.
— Твои сновидения.
Требование оказалось настолько неожиданным, что Проб покачнулся, когда голова закружилась от попыток сдержать страх и понять игру, затеянную змеем.
— Может, и впрямь нужна менее угрожающая личность? Я не могу вести переговоры с просителем, пребывающим в беспамятстве, — сказало чудовище и снова перевоплотилось.
Теперь перед епископом стоял одинокий дряхлый старик. Кожа была желтушной; под злобными глазами набухли багровые мешки. Редкие волосы — седые, немытые, пахнущие плесенью —
