последней экскурсии туда две недели назад. Итого: напоминание от К. М., чтобы я кончил “Закат в Истербруке” к летнему светскому сезону; просьба написать статью для “Крэйон” с изложением моих взглядов на “нынешнее состояние пейзажной живописи”; записка от Прескотта, объясняющая посредством загадочных математических расчетов, почему в этом месяце не сходятся приходы и расходы. Словом, все то, от чего я надеялся сбежать. Пускай меня побьют за такие речи, но гонорары, которые готовы платить мои заказчики, кажутся мне высокими до неприличия, и если бы не этот дом с его способностью поглощать деньги, я бы сказал, что меня от всего этого воротит. “Водопад на острове Флориш” по-прежнему выставлен на Десятой улице, в свете газовых рожков, входной билет по четвертаку на брата, а очередь все равно, говорят, тянется до дверей и вниз по улице – к картине даже приставили охрану, чтобы старые дамы не царапали холст лорнетами в попытке разглядеть чресла дикарей, резвящихся в дымке от водопада. Жалею, что испоганил сцену этими гомункулами, но Прескотт настаивает, что никто не пойдет смотреть на “одну лишь” реку и горстку деревьев. Одну лишь! Сильно повздорили из-за этого в последнюю нашу встречу. Он заявил, что Р. П. (железнодорожник) желает, чтобы я изобразил на полотне с рекой Мерримак поселенцев. Чуть было не ответил, что коли ему так нужны люди, я напишу вигвам с трупами умерших от оспы индейских детей и распростертого на траве колониста с сияющей, словно рубин, скальпированной головой. Ни пантеры, ни медведя, ни бобра.
Вслух этого не сказал.
Разумеется, я повинен в неблагодарности, кусаю руку кормящего и проч., но, судя по всему, я стал совершенно неспособен писать то, чего от меня требуют. Ничто не заставит меня бросить картину быстрее, чем принуждение.
С удовольствием прочел Ваше описание обеда у Фэрроу. Мило со стороны миссис Ф. столь высоко обо мне отзываться, и на этот раз я не стану злиться, что Вы пересказываете ее слова, но именно такой смирительной рубашки я и боюсь. Это не похвала, но приказ. Когда повару говорят, что у него отменная картошка, – значит, скоро его попросят приготовить ее снова. В этом отношении нет никого хуже К. М., которая, купив больше моих полотен, чем кто-либо, заявила, что “Флориш” – “ошибка”, потому как не влезет в гостиную. Так и хочется весь ее дом разукрасить зелеными листьями.
Пишите снова, быстрее, чаще.
У. Г. Т.
P. S. Перечел свое послание и вижу, что писал лишь о том, о чем поклялся не писать. Вы спрашивали, отчего я уехал. Вот Вам ответ: здесь берега окаймляет фантастический лед – органные трубы, лампочки только что из мастерской стеклодува, тонкие пластины, сквозь которые видны поднимающиеся пузырьки. Право, я стал знатоком льда: это и крупа, что шелестит, как песок, и сахарная глазурь, которой покрыты наши дороги, и хрупкие, точно карамельная паутинка, стеклышки, трескающиеся от прикосновения руки. Причуда Господа – доставлять воду на землю в такой форме! В туманную погоду пушистой изморозью оплетен каждый листочек, каждый кланяющийся стебель сорной травы. Вот бы и мне ту же тщательность с моими холстами!
12 мая
Нэш,
Весна, внезапное тепло. Деревья заявляют о себе первыми листочками. Два белых холмика возле амбара превращаются в две поленницы, прогнившие насквозь. Куда ни взглянешь, всюду на смену коричневому приходит зеленый. Мир погружается в забвение: неужто когда-то была зима? Если бы не мои картины, я бы не поверил, что еще недавно все вокруг было в снегу.
Вы спрашиваете, как я провожу дни? Встаю задолго до рассвета, пока хлопоты Энни не нарушили тишину. Пробираюсь меж старых яблонь, только начинающих цвести. С минуту стою на пороге леса, пока березы не позволят мне проследовать дальше. Затем – в глушь. Нижние ветки бережно снимают с меня шляпу, лишь когда это случилось дважды, понял я, что таковы условия, хозяин настаивает. Дальше – к реке, ревущей от талых вод. За плечами этюдник – никаких больше набросков для будущих полотен, довольно процеживать мир сквозь сито своего восприятия, я желаю писать то, что есть. Карабкаюсь по валунам, пока не найду мое местечко, затем пытаюсь писать, что вовсе не легко: хочется сидеть просто и любоваться. Да, “на пороге леса” – верная фраза: я покидаю этот мир и вступаю в заколдованный край.
Лес… рифмуется со словом “бес”.
Но мы только начали. Набравшись смелости, купаюсь в водопаде: бодрящий холод, скользкие камни – вот мой новый порок, вода словно смывает пелену между мною и миром, и все вокруг становится вновь ясно и свежо. После растягиваюсь на камнях, точно какой-нибудь безумный адамит, и гляжу на небо сквозь кружево листвы.
Приветствую новоприбывших гостей – стрекоз. На прошлой неделе агатовые, до этого изумрудные. Теперь бирюзовые, красотки – так их, кажется, называют, хрупкие, точно травинки, и положительно дерзкие. Вчера (теплый денек) лежал на берегу после купания, и одна из них приземлилась мне на коленку, переметнулась на бедро, застыла, словно заподозрив, что ее направляет Эрос, и стыдливо взвилась в воздух – лишь затем, чтобы передумать и сесть мне на живот чуть ниже пупка. Сердце мое заколотилось, весь мир растворился в этой легкой щекотке, и, при всей нелепости моего возбуждения, ничего другого для меня не существовало. Если девушка может обернуться деревом, коровой, отчего бы какой-нибудь нимфе не обзавестись слюдяными крылышками? Прожужжала мимо моих губ. Плечо, грудь, снова бедро, слизнула соль с моей кожи. Ну, красотка!
Возвращаюсь к этюднику.
Бреду домой лишь с наступлением темноты, щурясь в поисках орешника, терпеливо держащего мою шляпу.
У. Г. Т.28 мая
Мой дорогой Нэш,
Короткая записка. Вчера получил письмо от Прескотта. Обычные сплетни, пустая трата чернил – кроме упоминания о том, что в “Джорнал” вышел отзыв на Вашу книгу. Четыре страницы! Никакая хвала не воздаст должного Вашему гению, и все же взглянуть на статью мне хотелось.
Беда в том, что П. не прислал экземпляра – он, похоже, уверен, будто всему миру доступны те же блага, что и жителям столицы. Что ж, местный торговец книгами действительно выписывает “Джорнал”, но на этой неделе его бостонский поставщик заболел и ничего не прислал. Выяснилось, что Крейн из Шеддс-Фоллз тоже его выписывает, и раз уж я все равно спустился в долину, решил я, так почему бы не отправиться туда? Два часа в пути, затем хлынул ливень и пришлось укрыться на ферме, где пил чай с хозяином и выслушивал сбивчивую болтовню о том, что восстание рабов распространится на север – уж конечно, чтобы угнать его овец. Отправился дальше, на минуту остановился посреди дороги полюбоваться заброшенными фермами
