зимний лес, Вы подпадете под чары какой-нибудь белокурой дочери издателя. Вероятно, она уже читает эти строки, стоя у Вас за спиной. Sotto voce[22]: мадемуазель, он повеса. Расспросите его про Рим и Неаполь, тамошние куртизанки до сих пор шепчутся о его выходках. Бегите, пока можете, или хотя бы пообещайте, что поделитесь им.
Я дразнюсь, и все же…
С Вашей стороны очень любезно справиться о моей работе, но я еще не брал кисть в руки. Я обещал Кэтрин подготовить дом к их с детьми приезду, что, впрочем, не может служить мне оправданием – всю работу выполняют Треворс и его люди, а я, напротив, только мешаю. Треворс спит и видит, как бы вынести из дома старый хлам и устроить костер, но я нахожу в этом нечто кощунственное, и, невзирая на разбитые окна, птичье гнездо в каминной трубе (увы, пантера ни при чем) и толстый слой пыли повсюду, трудно отделаться от чувства, будто здесь до сих пор кто-то живет.
Вы спрашивали о прошлых владельцах. Согласно земельному реестру, дом построил майор британской армии по окончании Семилетней войны. Нашел его надгробие в запущенном яблоневом саду на холме: мягкий мрамор, буквы почти неразличимы – никогда бы не подумал, что у меня будет свое кладбище. Далее, во время Войны за независимость, титул перешел к дочерям майора. Это и есть, не считая овец, мои прямые предшественницы, и, судя по всему, достопочтенные Элис и Мэри Осгуд прожили здесь много лет, а потом вдруг собрали вещи и уехали. Когда, куда – неизвестно, в 20-е и 30-е многие покинули эти края, а когда сюда наконец послали агента, дом уже был пуст. Следующим владельцем – in absentia[23] – был лондонский племянник, который никак не распоряжался наследством до самой смерти. У сына племянника я и купил этот дом, однако, не считая уборки растерзанных агнцев, со времени отъезда сестер к нему и пальцем не притрагивались – так утверждает Треворс, и сомневаться в его словах у меня нет причин. За вычетом касторовой шляпы (ухажер забыл?), здесь в шкафах одни юбки, и, будто этого недостаточно, сестры оставили свой портрет, на обеих столь яркие розовые кружева, что, вытерев с картины пыль, я зажмурился, и каждая с яблоком в руке. Представьте кранаховскую Еву, которую мы видели во Флоренции, только в одежде. Так как рядом два натюрморта с яблоками, полагаю, можно говорить о некоторой связи между сестрами и старым садом, хотя половина деревьев там – побеги, выросшие из пней. Катаклизм, насколько я понимаю. Треворс говорит, это ураган 37-го года: в лесу до сих пор валяются штабеля деревьев макушками в одну сторону (норд-норд-вест), толпа дикарей пред великой горой, ставшей им божеством.
Как бы то ни было, теперь яблони утопают в море берез и сосен, а из каменных стен растут каштаны и дубы. Уже слышу, как Кэтрин точит топор на оселке, – впрочем, я буду изо всех сил стараться отсрочить казнь, пока мы не попробуем плоды. Если таковые появятся.
Разумеется, тут кроется тайна: тарелки, портреты, сложенные юбки – где же хозяйки всего этого добра? Треворс находит мое любопытство любопытным – говорит, есть лишь два места, где они могут быть, и воздевает очи к небу, а затем опускает в пол. Но раз уж все здесь подернуто Временем, отчего бы не попытаться соскоблить верхние слои? Ночью я могу выбирать, улечься ли мне в северной лощине Элис (Мэри?), или свернуться клубочком в южной серповидной долине Мэри (Элис?), или вовсе растянуться поперек хребта, разделяющего кровать пополам. Как редко нам доводится видеть жизнь, брошенную in media res![24] Кому не захочется разузнать побольше? Приходят на память наши Помпеи (locus amoenus[25] – я за этюдником в саду, Вы пишете у себя за столом; та торговка рыбой – хорошенькая, с пылающим взором; мягкий песок тенистых бухт). Но что тогда стало их Везувием? Ураган? Поветрие? Или свирепая хворь, забравшая сперва одну сестру, а затем другую? Если не брать в расчет пару упавших книжек и перевернутых стульев, а также пятна крови, оставшиеся после бесчинства пантеры, комнаты весьма опрятны, и все лежит на своих местах.
Итак, вояж! Но куда? В Нью-Хейвен, чтобы на старости лет вверить себя заботам незамужней кузины? Возможно, даже вероятно, но до чего скучно! La Floride?[26] Уже лучше – там хотя бы аллигаторы. Нет, постойте, я знаю: одна сестра прикончила другую. Ссора из-за мужчины – красивый молодой торговец конями, кувыркавшийся в амбаре то с одной, то с другой. Сам их не различает, но дамы ведут счет. Держу пари, убийца – Элис. Закапывает Мэри в лесу и бежит с любовником в Сан-Франциско, где, снедаемая чувством вины, погружается в пучину выпивки и долгов. Быть может, она до сих пор там, одна из тех бессмертных старушек, что толкают розовощеких прачек на путь порока. Слишком мрачно? Что ж, как насчет тура по Европе? По нашим следам – скользят по каналам Венеции, в ситцевых платьях с высоким воротником и с яблоками в руках, очарованные красавцем-гондольером. Элис с этюдником, Мэри пишет свои “Странствия”, которые прославят ее как Гете ее времени.
Вот Вам моя подача. Отбивайте своей догадкой.
К Вашему вопросу: этим я и занимался – ворошил прошлое, грезил наяву и придумывал истории, с тем чтобы когда-нибудь Вы поведали их миру. Почти все мои вещи до сих пор лежат в ящиках во флигеле, и Энни, девушка, которую мы наняли вести хозяйство, ежедневно спрашивает, когда можно будет перенести их в дом. Знаю, стоит мне сказать лишь слово, и постельное белье, наряды, прах с пылью Элис и Мэри Осгуд, всю их шелуху сует[27] свалят в телегу и отвезут к старьевщику, но я еще не набрался смелости стереть их с лица земли.
Ваш У. Г. Т.
P. S. Утром намеки на потепление. Повсюду по-прежнему сугробы, но солнце светило с настырностью, не оставляющей сомнений. Треворс сказал, что это безумие, что снег сойдет не раньше апреля. К вечеру природа переметнулась на его сторону. Вновь метель: долина покрыта белым, гладким слоем снега, и в холмиках и впадинках ее мне чудятся алебастровые изгибы всех этих столь нескромных Венер. Не успеешь оглянуться, как наши реформаторы начнут вещать о порочности снежной целины. Ступая по ней, я чувствовал себя преступником. Всю ночь потом хотелось мне стереть свои следы.
18 марта
Мой дорогой Нэш,
Позавчера получил Ваше письмо от 27-го, приятное разнообразие в нудной стопке, дожидавшейся меня на почте с моей
