тоже встреченные орудийным огнем, круто повернули обратно, и одна из них прошла меж Широниным и Зиминым, бросила на них пласты снега. Сейчас из-под него было видно только лицо Зимина, проводившего самоходку изнеможенным и виноватым взглядом глаз. «Что ж, милые мои, — как бы говорили они, — вам и за то, что снежком укрыли, спасибо, а с нас не взыщите, видите же, как плохо дело получается…»
Широнин не раз вспоминал на фронте дни учебы в пехотном училище и чаще всего вспоминал своего взводного командира, покладистого, веселого, но до пота взыскательного в обучении киевлянина Карпенко. Слушая лейтенанта на тактических занятиях в поле, курсантам иной раз казалось, что где-где, а уж на войне смерть — это нечто необычное. Стоит только при перебежке под огнем противника «камнем» упасть и откатиться в сторону («Отставить! Швыдше, швыдше, я кажу», — подгонял Карпенко курсантов), и уже никакая пуля тебя не тронет. Стоит только плотнее прижаться к земле при переползании («Локтями, локтями работай, цел останешься!») и опять-таки никакой осколок тебя не зацепит.
— А как же вы сами не убереглись, товарищ лейтенант? — однажды на перекуре спросили курсанты после того, как Карпенко трижды заставил взвод ползком на животе преодолеть стометровую полосу. У Карпенко над ухом была плешина, и на ней розовела молодая кожица шрама.
— Потому вас так и учу, шо сам не уберегся. Блыжче б носом до земли, и ничего б не було.
— Выходит, товарищ лейтенант, что это чрезвычайное происшествие?
Карпенко усмехнулся, смолчал.
А возможно, оно так и на самом деле было бы, если бы главное на войне — сохранить жизнь… Но главным было добиться победы!
И сейчас, лежа на снегу под огнем пулемета, о ней, о победе, думал Широнин, занятый лихорадочными поисками нужного в данный момент решения. Взгляд Широнина встретился со взглядом Зимина.
— Ну, гады же, и поздравили с праздником, — прохрипел в тишине, наступившей меж двумя пулеметными строчками, старшина. — И дымовая завеса не помогает.
Может быть, Петр Николаевич и пропустил бы мимо ушей эти невеселые слова Зимина, если бы не показалось странным его замечание о дымовой завесе… Где уж там она, эта завеса, когда по степи хоть шаром покати — ни кустика, ни пригорка, и в полосе наступления все просматривается со стороны села как на ладони!.. Но, следуя взором за взором Зимина, Широнин повернул голову влево и увидел, как по лощине, огибающей Червонное, ползет и волнами перекатывается дым пожарища… Дымовая завеса! А ведь верно же!..
— За мной! — крикнул он, отползая влево, и затем назад на те сто метров, которые достались взводу с таким трудом…
В неглубоком овраге стояли две самоходки. Широнин постучал по броне одной из них автоматом. Поднялась крышка переднего люка, и в нем показалось замурзанное лицо самоходчика.
— Эй, братишка, выдержишь? — Широнин указал рукой в сторону застланной дымом лощины, куда выходил овраг.
— Один? — догадываясь, что предлагает лейтенант, переспросил самоходчик.
— Кой черт один, вот же, якуня-ваня, весь взвод с тобой!
С гребня оврага один за другим соскакивали вниз солдаты. Самоходчик с минуту смотрел в сторону лощины, затем нагнулся к люку, посоветовался с экипажем и вновь обратил к Широнину повеселевшее лицо.
— Давай!
— Давай, ребята, — повел рукой в сторону самоходок Широнин и, вскочив на борт машины, половчее пристроился к дулу орудия, чтобы не слететь в пути.
Самоходки рванулись в лощину, исчезли в ней, как в ночи. От дыма першило в горле, пудовая тяжесть налегла на грудь, дым въедался со слепящей резью в глаза. «Еще немного, еще», — закрыл рукой рот и мысленно приказывал сам себе Широнин. Он отсчитывал не расстояние — дым укрывал все вокруг, — а минуты, секунды… Но вот самоходка, поднимаясь по склону, накренилась, перед слезящимися глазами посветлело, легкие жадно вобрали посвежевший воздух. Самоходки с десантом вышли западнее Червонного, к горловине, по которой проходило шоссе, и на третьей скорости устремились по улицам села, сшибая, давя и расстреливая застигнутых внезапным ударом с тыла и обезумевших от ужаса гитлеровцев.
Рота Леонова поднялась в атаку, но пока, увязая в снегу, цепь стрелков подбегала к окраинным хатам, в них уже хозяйничали бойцы первого взвода.
— Та громче ж, громче кричи, бо в Берлине не слышно! — воскликнул Вернигоренко, когда на него с криком «ура» чуть не налетел из-за угла хаты ефрейтор второго взвода Халдеев. «Ура!» — еще раз рявкнул Халдеев, очумело глядя на спокойно стоящего перед ним и смеющегося знакомого сержанта.
— А, это ты, Вернигора? Не узнал я тебя, — выдохнул, переводя дух, Халдеев и изморенный бегом и волнением опустился на завалинку.
— Та, а кто ж? Я самый и есть. Хорошо, однокашник, что ты меня только на ура поднял, а я уже думал, вдруг да и автоматом полоснешь. Вон куда бежи, кричи… — кивнул Вернигора в сторону большого сада, в глубине которого раздавались выстрелы. И Халдеев послушно вскочил, уже не спеша, вразвалку, побежал, точно примирившись с мыслью, что опоздает и туда.
Петр Николаевич считал, что сейчас как раз хорошо было бы двинуться по шоссе и продолжать преследование отходивших на этом участке гитлеровцев. Но Леонов сообщил ему приказание комбата: закрепиться в Червонном, занять оборону.
— Эх, товарищ лейтенант, сейчас бы на их плечах!.. — в возбуждении предложил Широнин. Его радовал успех боя, и главное то, что он, этот успех, достался малой кровью: кроме трех солдат, раненных еще в первые атаки, в роте потерь не было. «Значит, есть же силенки и для преследования!»
— Погоди!.. На плечах! Ишь, всадник какой лихой нашелся, — добродушно передразнил и охладил пыл лейтенанта Леонов. — За то, что на самоходках выручил, за это благодарю и донесу выше… А насчет плечей повременить надо… Видать, не охотно они их теперь подставляют… Слышишь, что на левом фланге делается?
Издалека доносился неумолчный орудийный гул. Он не отдалялся, неотступно висел над горизонтом. Такая, все нарастающая, канонада, действительно, раздавалась впервые после январского прорыва.
— Приказ на оборону не Решетов придумал, — добавил Леонов, — так передали сверху, а оттуда виднее.
Выполняя приказ, рота окопалась на западной окраине. Окопы разрешено было отрыть пока для стрельбы с колена, неглубокие. Широнин оставил в окопах отделение Седых, а остальным позволил пойти в хаты отдохнуть, погреться. Спустя полчаса пошел туда и сам.
Еще идя по улице, Петр Николаевич заметил, что, кроме военных, в селе появились и местные жители, из тех, кто прятался по ямам, по балкам и не был угнан немцами. Женщины несли на руках детвору и узлы с пожитками, тащили за собой санки с оставшимся в
