что Оуэн осмелился поселиться в столь респектабельном доме.
Этот простолюдин, этот заурядный рабочий в стоптанных башмаках и забрызганной краской одежде, и в праздники и в будни имевший совершенно затрапезный вид, был позором для всей улицы; да и жена его ненамного лучше, хотя одета всегда опрятно. Ведь доподлинно известно, что миссис Оуэн носит одну и ту же соломенную шляпу с тех пор, как здесь поселилась. Сын этой четы еще куда ни шло, соседи вынуждены были признать, что мальчик всегда хорошо одет. Это вызывало некоторое недоумение, пока не выяснилось наконец, что всю одежду ребенку шьют дома. После этого недоумение уступило место восхищению мастерством миссис Оуэн, восхищению, смешанному с презрением к бедности, порождавшей эти мастерские упражнения.
Негодование соседей возросло, когда стало известно, что Оуэн и его жена атеисты; тут все в один голос заявили: как не стыдно хозяину дома сдавать квартиру таким людям.
Хотя сердца этих примерных христиан полнились отнюдь не милосердием, они не были в состоянии причинить Оуэнам ощутимый вред. Хозяин дома не очень-то считался с их мнением. Кроме денег, его ничто не интересовало: хотя и он являлся ревностным христианином, он без колебаний сдал бы комнату на верхнем этаже самому сатане, при условии, что тот будет исправно платить.
Богобоязненные христиане имели возможность причинять неприятности только ребенку. Вначале, когда он выходил поиграть на улицу, соседские дети, помня материнские наставления, отказывались с ним водиться и дразнили мальчика, называя его нищим. Случалось, он прибегал домой весь в слезах и жаловался матери, что с ним не хотят играть.
Первое время мамаши более обеспеченных детей то и дело выходили из дома к своим чадам − вот оно, высокомерие и превосходство знатных, − и заставляли их прекратить игры с Фрэнки и другими бедно одетыми детьми. Эти дамы были всегда разряжены как напоказ и сплошь увешаны побрякушками. Почти все они строили из себя благородных леди, и, если бы у них хватило сообразительности никогда не раскрывать рта, окружающие, может быть, и сочли бы их таковыми.
Но со временем вмешательство мамаш становилось все реже и реже, ибо они обнаружили, что оградить своих чад от детей бедняков очень трудно: оставшись одни, дети тут же забывали о всех различиях. И поэтому на улице часто можно было видеть абсолютно неподобающее зрелище: десятилетний отпрыск изысканного Трафе тащит экипаж − ящик из-под сахара с двумя старыми колесами от детской коляски. А в экипаже восседает плебей Фрэнки Оуэн, вооруженный кнутом, и парикмахерская дочка в каких-то отрепьях, а девятилетний наследник торговца углем подталкивает эту тележку сзади...
Жена Оуэна и сын дожидались его в столовой.
Комната была площадью в двенадцать футов, с низким и неровным потолком, на котором проступали перекрытия. Потолок и стены Оуэн расписал цветным орнаментом.
В комнате стояло несколько стульев и продолговатый стол под чистой белой скатертью, накрытый к чаю. Угол за камином − примитивным очагом, не прикрытым решеткой, − весь занят книжными полками. Большую часть книг Оуэн приобрел у букинистов.
Были и новые книги, преимущественно дешевые издания в бумажных обложках.
На спинке стула у камина жена повесила старый костюм Оуэна и кое-что из белья, не без оснований полагая, что муж порядком вымокнет, пока доберется до дома...
Женщина сидела, откинувшись на спинку кушетки, стоявшей по другую сторону камина. Она была очень худа, и ее бледное лицо носило следы физических и душевных страданий. Она шила, что в такой позе делать было нелегко. Хотя ей было всего двадцать восемь лет, выглядела она старше.
Перед камином на коврике играл мальчик, очень похожий на мать. Он был тоже очень хрупкого сложения, миловидный, с тонкими чертами. Светлые падающие на плечи кудри довершали сходство. Конечно, Фрэнки не в пример матери и в голову не приходило гордиться своими кудрями, он постоянно просил ее отрезать их.
Мальчик встал, с озабоченным видом подошел к окну и внимательно посмотрел на улицу − вот уже час он то и дело выглядывал в окно.
− Куда же он запропастился? − спросил Фрэнки, возвращаясь к камину.
− Ума не приложу, − ответила мать. − Наверное, сверхурочная работа.
− Знаешь, мама, я в последнее время все думаю, − помолчав, сказал мальчик. − Папа делает большую ошибку: ему не надо ходить на работу. По-моему, если бы он не ходил на работу, мы не были бы такими бедными.
− Почти все, кто работает, более или менее бедны, мой милый. Но если бы наш папа не работал, мы были бы еще беднее, чем сейчас. Нам бы нечего было есть.
− Но папа говорит, что у тех, кто ничего не делает, есть все что угодно.
− Это правда. Большинство людей, которые ничего не делают, имеют всего вдоволь. Но как ты думаешь, откуда они это берут?
− Не знаю, − ответил Фрэнки, в недоумении покачав головой.
− Ведь если папа не захочет идти на работу, или останется без работы, или заболеет и не сможет ничего делать, у нас не будет денег, мы ничего купить не сможем. Как же мы тогда будем жить?
− Я не знаю, − повторил Фрэнки, задумчиво оглядывая комнату. − Стулья наши никто не купит, кровать продать нельзя, твой диван тоже, ты, правда, можешь отнести в ломбард мой бархатный костюмчик.
− Ну, даже если бы кто-нибудь и купил наши вещи, денег, которые мы за них получим, хватит ненадолго. А что мы будем делать потом?
− Наверно, жить без денег, как в тот раз, когда папа уехал в Лондон. Но как же достают деньги те люди, которые никогда не работают? − спросил Фрэнки.
− А по-разному, есть множество способов. Помнишь, когда папа уехал в Лондон, нам нечего было есть и мне пришлось продать кресло?
Фрэнки кивнул.
− Да, − сказал он, − помню. Ты написала записку, я отнес ее в лавку. Потом сюда пришел старик Дидлум и заплатил за кресло. А потом старик Дидлум прислал свой фургон и кресло увезли.
− А ты помнишь, сколько нам за него заплатили?
− Пять шиллингов, − без запинки ответил Фрэнки. Ему были хорошо известны подробности этой сделки, потому что он часто слышал, как родители ее обсуждали.
− А какая цена стояла на кресле, когда через некоторое время мы увидели его в витрине?
− Пятнадцать шиллингов.
− Вот это и есть один из способов получать деньги не работая.
Несколько минут Фрэнки молча перебирал игрушки. Наконец он сказал:
−
