ты жить без забот, подумал Оуэн. Глядя на этих двух сирот, он вспомнил о своем ребенке и о тяжком, тернистом пути, который предстоит пройти всем троим, если смерть их не избавит от этого.
− Можно, мы возьмем его, мистер? − не унимался мальчик.
Оуэну хотелось выполнить просьбу детей, но этот котенок очень понравился ему самому. Он почувствовал облегчение, когда бабушка заявила:
− Хватит нам кошек: одна уже есть. Вполне достаточно.
Все-таки неизвестно, не воплотился ли сатана в это головастое создание. Так это или не так, но она не желала видеть в своем доме ни Оуэна, ни чего бы то ни было связанного с ним. Она хотела, чтобы он поскорей ушел и унес своего приятеля, или кем он там ему приходится. Его присутствие добром не кончится. Разве не сказано в Библии: предать анафеме того, кто не любит господа нашего Иисуса Христа? Она и сама толком не знала, что означает слово «анафема», но не сомневалась, что это что-то очень скверное. Какой ужас − этот безбожник, который, как она слыхала, не верит в существование преисподней и отрицает, что Библия − это слово господне, находится в их доме, сидит на их стуле, держит в руках одну из их чашек и разговаривает с их детьми.
Дети с тоской смотрели, как Оуэн прячет котенка под пиджак.
Линден тоже встал проводить его до входной двери, и тут взгляд Оуэна случайно упал на часы, стоящие на небольшом столике в укромном уголке за камином. Он воскликнул:
− Какие интересные часы!
− Да, неплохая штуковина. − В голосе старика Джека прозвучала гордость. − Их сделал бедняга Том. Футляр, а не механизм, конечно.
Внимание Оуэна привлек именно футляр часов. Они стояли на высоте двух футов от пола. Часы изображали вырезанный из дерева индийский храм с куполом и башенками. Настоящее произведение искусства, на которое мастер потратил много часов кропотливого труда.
− Да, − промолвила старушка сдавленным, дрожащим голосом. Она бросила на Оуэна жалобный взгляд. − Несколько месяцев Том работал над ними, и никто и не догадывался, для кого он их делает. А потом наступил день моего рождения. Я проснулась утром, и первое, что увидела, были часы − они стояли на стуле у постели, и открытка: «Дорогой маме в день рождения от любящего сына Тома с пожеланием долгих лет и счастья». Но самому ему никаких долгих лет уже не оставалось, ровно через пять месяцев его отправили в Африку, а там он пробыл только месяц с небольшим и умер. Пятнадцатого числа следующего месяца исполнится пять лет со дня его смерти.
Оуэн, сожалевший в душе, что, сам того не желая, вызвал эти горестные воспоминания, старался придумать, что бы сказать, но пробормотал только, что восхищен этой работой.
Он пожелал миссис Линден доброго вечера, и старуха заметила наконец, что вид у него очень изможденный и болезненный: лицо худое и бледное, а глаза светятся каким-то нездоровым блеском.
Быть может, господь в своей всеобъемлющей всепрощающей любви и доброте исправляет заблудшего, собираясь призвать его к себе. В конце концов, нельзя сказать, чтобы он был безнадежно пропащим человеком − сделал такой крюк лишь для того, чтобы сообщить Джону о работе, − это, право, очень благородно с его стороны. Она увидела, что он без пальто, а дождь на улице не утихает, резкие порывы ветра то и дело налетают на дом и сотрясают его до самого основания.
Ее природная доброта и человеческие чувства на какое-то время взяли верх, заглушив религиозный фанатизм.
− Боже мой, вы без пальто! − воскликнула она. − В такой дождь, да вы промокнете, как же можно! − И продолжала, обернувшись к мужу: − Дай ему на время свое старое пальто. Все-таки лучше, чем ничего.
Но Оуэн и слушать не хотел об этом: он всем телом ощущал холод своей насквозь промокшей одежды и подумал, что мокрее она уже не может быть. Линден проводил его до двери, и Оуэн снова пустился в путь под ветром, который выл на улице, как дикий голодный зверь в поисках добычи.
Глава 6
Я НЕ ВИНОВЕН В ПРЕСТУПЛЕНИИ
Оуэн с женой и сыном занимал верхний этаж коттеджа, который прежде целиком сдавали одному семейству, но позже разделили на несколько квартир. Он был расположен на Лорд-стрит, почти в центре города.
В былые времена это был аристократический квартал, но теперь большинство прежних обитателей переехали в западный пригород. Тем не менее Лорд-стрит все еще считалась в высшей степени респектабельным районом, где жили преимущественно незаурядные люди: продавцы больших магазинов, парикмахеры, владельцы пансионов, торговец углем и даже два строительных подрядчика, ушедших на покой.
В доме, где жил Оуэн, было еще четыре квартиры. Квартиру №1 в нижнем этаже занимал клерк из конторы по продаже недвижимости, квартиру № 2, окна которой находились на уровне земли, − семья мистера Трафе, работавшего у Светера администратором. Это был джентльмен с землисто-серым лицом, он носил цилиндр и любил прихвастнуть своим французским происхождением. В квартире № 3 жил страховой агент, а в четвертой обитал коммивояжер фирмы, торгующей в рассрочку.
Лорд-стрит, как и большинство близлежащих улиц, − самый красноречивый ответ тем теоретикам, что любят рассуждать о равенстве. Ее жители инстинктивно разбились на группы: занимающие самое высокое положение составили изолированный круг, куда не пускали тех, кто стоял ниже, сами же тянулись еще выше. Остальные разбивались на обособленные группировки таким же образом, и так все шло и далее по нисходящей. Те, кого не допускали в более высокие сферы, в свою очередь, отказывались от общения с теми, кто стоял ниже их.
Самым изысканным считался кружок, куда входили семьи торговца углем, двух бывших подрядчиков и мистера Трафе. Превосходство этого последнего над окружающими, помимо французского происхождения, подтверждал еще и тот факт, что он не только носил цилиндр, но ежедневно надевал фрак и бледно-лиловые брюки.
Торговец углем и подрядчики тоже носили бледно-лиловые брюки и фраки, но лишь по воскресеньям и по праздникам. Клерк из конторы по продаже недвижимости и страховой агент, хотя и не имели доступа в это высшее общество, тем не менее принадлежали к другому кругу избранных, куда были закрыты двери для лиц, занимающих более скромное общественное положение, таких как парикмахеры и продавцы.
Коммивояжер был единственной персоной, которую встречали одинаково сердечно во всех кружках. Но, невзирая на различия в общественном положении, все сходились в одном: их одинаково оскорбляло,
