Уоллес кивнул.
– Ты предлагаешь мне пойти замуж за Исаака? За родного племянника, пусть и по свойству?
– Именно так.
– Мальчишке ведь еще шестнадцати нет.
– Уже семнадцать, и до восемнадцати недалеко.
Абита отрицательно покачала головой.
– Знаю, знаю, – продолжал Уоллес, – Исаак еще молод, но очень неплохо развит для своих лет. Не торопись, Абита: тут есть, о чем поразмыслить. Если вы с ним поженитесь, всем твоим бедам конец. У тебя будет здоровый, сильный молодой муж, способный управиться с фермой, не говоря уж о помощи всей его семьи. А самое-то, самое лучшее вот в чем. В Хартфорде я разговаривал с лордом Мэнсфилдом. Он согласен подумать, на каких разумных условиях ферма со временем может перейти к вам.
– То есть, к Исааку, а по сути дела – к тебе.
– А что же в этом дурного? Вот и папа всегда стремился все сохранить в семье, потому что знал: уз крепче родственных на свете не сыщешь.
– А Исаак об этом что скажет? С ним ты уже говорил?
– Мальчишка наперекор отцу не пойдет. Брак – дело такое: любовь тут не главное. Увидев возможность, Исаак ее не упустит. А родственные узы… уверен, со временем дойдет у вас и до них.
– Мальчишка не замечает вокруг никого, кроме Хелен, а Хелен не глядит ни на кого, кроме него, и ты прекрасно об этом знаешь.
Уоллес отвел взгляд.
– Уоллес, ты вправду готов женить на мне единственного сына только затем, чтоб выплатить долг? Готов женить мальчишку на той, кого так невзлюбил? Готов разрушить любовь Исаака с Хелен, обречь обоих всю жизнь прожить с разбитым сердцем, в тоске о несбывшемся? Погляди на себя, Уоллес. Таким ли тебе хочется быть?
От мужчины повеяло нарастающей яростью.
Женщина резко, недобро рассмеялась.
– А я? Что станет со мной – без земли, без права голоса, во всем обязанной покоряться тебе и твоему сыну? Да это не лучше, чем жить в прислугах, и даже хуже: прислуга, если дело обернется совсем уж скверно, всегда может уйти. Нет. Нет. Не согласна я, чтобы ты до смерти мной помыкал.
– Абита, ты меня просто не слушаешь.
– Я не пойду за твоего сына, Уоллес. Не стану я ломать жизнь ни ему, ни Хелен, ни себе самой.
– Тогда ты просто дура, – прорычал гость, побагровев от стыда и унижения. – Ты ведь сама понимаешь: одной тебе урожая не вырастить. Зачем из одной только гордости разорять нас обоих? Не торопись, подумай, хорошенько подумай, прежде чем дашь ответ, потому что во второй раз я этот вопрос не задам. Ну, что скажешь, Абита? Согласна ли ты хотя бы поразмыслить о браке с Исааком?
– Если ты так уверен, что я не справлюсь, зачем подобные ухищрения? Всего-то и дела – подождать до осени, а там хозяйство станет твоим. Тогда и отдашь его лорду Мэнсфилду. Уж с ним-то вы наверняка полюбовно договоритесь. Вот только…
Склонив голову набок, Абита пристально взглянула на гостя, приподняла брови и вдруг расхохоталась.
– Так-так. Что это у тебя на лице, Уоллес? Уж не тревога ли? – С этим она рассмеялась вновь, громче прежнего. – Ты ведь боишься! Да-да, боишься, что я соберу урожай, и тогда ты лишишься обеих ферм! Ну, если уж ты полагаешь, что я на это способна, то мне в этом тем более грех сомневаться. Так что спасибо. Спасибо тебе. Ты внушил мне уверенность, когда я так в ней нуждалась. Ты…
Уоллес с маху хлестнул ее по щеке. Не устояв на ногах, Абита рухнула в грязь.
– Отнять у меня отцовскую ферму я тебе не позволю! Не позволю, слышишь? – рявкнул он и, гневно сверкая глазами, сжав огромные кулаки, шагнул вперед.
Но женщина, ловко подобрав под себя ноги, метнулась к валявшимся на земле вилам, подхватила их, оскалила зубы, полоснула противника диким, полным ярости взглядом.
– Еще шаг, – прошипела она, выставив перед собой зубья вил, – и я их в брюхо тебе воткну!
Почуяв растерянность и изумление мужчины, Отец расплылся в улыбке.
Уоллес в нерешительности остановился.
– Безмозглая девчонка, – процедил он. – Безмозглое, безмозглое существо. Что ж, начинай язык пекотов осваивать. После того, как ты здесь все испоганишь, тебя, кроме них, никто больше не примет.
Вернувшись к коню, мужчина вскочил в седло.
– Делу еще не конец, – бросил он через плечо. – Попомни мои слова: этой фермы тебе у меня не отнять! Не отнять! – Глаза его впились в лицо женщины, точно буравы, голос понизился до угрожающего шепота. – Ты ведь одна среди лесной глуши, дорогая Абита, и так беззащитна, так беззащитна… Здесь, вдали от людей, с тобой может случиться все, что угодно. Понимаешь? Все, что угодно.
Одарив женщину широкой зловещей улыбкой, он пришпорил коня, пустил его с места в галоп и поскакал прочь.
Женщина оставалась на месте, не выпуская вил из дрожащих рук, пока стук копыт не затих вдалеке. Тогда она, наконец, бросила вилы, и, тяжело дыша, вновь повернулась к хлеву. Однако теперь ее страх сменился кипучей яростью. Отец слышал, чувствовал, как стучит сердце в ее вздымающейся груди.
Скрывшись в доме, женщина немедля вышла назад и твердым шагом, едва ли не с топотом, направилась к хлеву с железным ушатом и длинной палкой из дерева и металла – нет, не копьем, но тоже каким-то оружием – в руках. У входа она остановилась, прислонила оружие к ограде. Отец понимал, что ни видеть, ни слышать их она не может, однако смотрела женщина прямо на них четверых.
– Это моя ферма, будьте вы все прокляты! Моя ферма, мой хлев! – пронзительно, хрипло, на грани безумия закричала она. – Подите прочь, живо! Прочь, сказано! Ступайте назад, в Преисподнюю! Именем Господа Бога, именем всего святого, именем тверди земной, звезд и луны, именем моей матери и всех ее матерей, именем хера лысого, ВОН ОТСЮДА!!!
Зачерпнув из ушата горсть белого порошка, женщина швырнула им в хлев.
Порошок обжег ноздри, с неожиданной силой хлестнул по глазам. Втянув голову в плечи, Отец зажмурился что было сил, сжался под натиском целого роя пламенных образов: гибкий, жилистый человек, белый, точно зола, с черными полосами на лице и длинными серебристыми волосами, прыгает к Отцу, осыпает его желтым порошком. Боль, замешательство… маска, да не одна – целая сотня масок, и все таращатся на него, а хохот жилистого колоколом звенит в голове. Еще миг, и воротившиеся пауки оплетают его липкими нитями, увлекают назад, в жуткую колкую тьму…
«Нет! – подумал он. – Нет!»
Помотав головой, Отец стряхнул с себя пауков, из последних сил поднял веки и устремил взгляд на женщину – на эту гнусную, подлую бабу. Сейчас, сейчас он до нее доберется, сейчас покончит с ее бесчестными чарами раз и навсегда…
Однако женщина смотрела вовсе не на него: взгляд ее был устремлен в небеса.
– За что, Господи… за что ты со мною так? – простонала она, упав на колени, прикрыла лицо ладонями и безудержно разрыдалась. – Я больше не выдержу… слышишь? Больше не выдержу!
