Доната, вдоволь насмотревшись на живописный хутор, даже глаза зажмурила. Все казалось, откроет, а там пустой холм с выжженной Гелионом травой. Но все оставалось на месте.
Ворота открылись сразу, стоило стукнуть пару раз посильнее. Белобрысый паренек придирчиво оглядел Донату с Ладимиром и поклонился.
– Путникам завсегда рады, – вежливо сказал он. И в ответ на приветливые слова, добавил: – Покажу, где ночевать будете.
Доната с опаской, не привычная к такому обхождению, последовала за парнем, то и дело оглядываясь, чтобы наметить путь возможного бегства. На тот случай, если доброе расположение хозяев внезапно сменится на другие чувства. Люди, что с них возьмешь? Сейчас тебе улыбаются и скалят зубы, а после глаза полны ненависти, и они готовы тебе глотку перегрызть. А потом еще и оправдываться начнут: Истина у меня такая, а против нее, как известно…
Ладимир напротив, лучезарно улыбался и принимал все за чистую монету.
Комната, где их разместили, оказалась уютной и чистой. Седенький старичок, улыбчивый и благообразный, вполне удовлетворился объяснением, что брат с сестрой, де, путешествуют.
– Ага, ага, – он покивал головой, но бровей поднимать в ироническом «знаю я, какие брат с сестрой», не стал. Чем сразу расположил к себе Донату. – Вон одна лавка, вон другая – ночуйте, не убудет. Что не все встречать путников вышли, так не серчайте на то – сын мой умирает, младшенький… Все хозяйство на нем было. Так вот… Судьба.
После слов сочувствия, вырвавшихся у Донаты, старичок опять покивал головой и вышел, прикрыв за собой дверь.
А спустя некоторое время появилась розовощекая девица, чья непосредственная красота так и бросалась в глаза: все эти веснушки, курносый нос и алые, как сок малины, губы. Она стрельнула глазами в сторону Ладимира и Доната сразу пожалела о том, что не остались они ночевать у рощицы неподалеку.
– Люди прохожие, путники, – всплеснула руками девица, назвавшаяся Улитой. – В кои-то веки к нам забрели. Раньше, бывало, все за столом собираются, рассказов послушать, а нынче горюшко у нас, дядя мой умирает, – она покосилась на Ладимира, и Доната всерьез засомневалась, а так ли велико ее «горюшко»? – Ой, что же это я? Вы же голодные, и дедушка велел накормить. Когда горюшко, все из головы вылетает.
По мере того, как на столе появлялись копченая колбаса, свежий хлеб, молоко, зелень, сыр, в голове у Донаты прояснилась картина нехитрого устройства хуторского хозяйства. А также хитрых родственных переплетений – кто, кому и кем приходится. Все это влетало в одно ухо и благополучно вылетало из другого. Задержалась в голове только душещипательная история о том, откуда на самом деле появился такой милый, так и просящийся на картинку, хутор. Все дело в Истине, чуть не опередила говорливую девицу Доната, и оказалась права. Действительно, отец того старичка, который встретил Ладимира с Донатой в доме, перед смертью изрек Истину: радуйтесь, детки, хутор у вас будет, ни в сказке сказать, ни пером описать.
Так и стало. Утром просыпаются в старом доме – у самой изгороди в углу стоит, а вокруг хуторок стоит на загляденье, и все в нем для жизни. Но как известно, не было бы счастья, так несчастье пришло. Умирает дядя и шестерых деток оставляет на жену свою. Лесная змея его на днях укусила, в такое место, что и сказать грех. До дома едва дошел, да на пороге и упал без чувств. Опух, почернел, от прежнего дяди одни глаза и остались.
Доната долго не могла заснуть. Она слышала, как на соседней лавке ворочался Ладимир. Все его чувства на лице были написаны. В том, с какой жадностью он набросился на деревенскую еду, как любовно оглаживал все, что попалось под руку: досталось даже печным беленым камням и пузатому горшку. Какой, полный крестьянской сметки взгляд устремлял то на стол, стоящий у окна, то на дверь, ведущую в сени. По всему было видать: поперек горла парню стала отцовская Истина.
Ладимир ворочался с боку на бок, лавка поскрипывала под напором молодого тела, нехитрыми действиями стремящегося заглушить духовные терзания. Доната, сочувствуя его состоянию, лежала тихо, но сон долго не шел.
Она спала, когда их разбудил глум. Дверь распахнулась, и стало светло от горящей свечи. В комнату вошла взволнованная Улита. Но Доната, проснувшаяся прежде, встретила ее во всеоружии. Она застыла у окна, сжимая в руке метательный нож, заблаговременно положенный под руку.
– Пойдемте, – срывающимся голосом сказала Улита, – дядя зовет. Всех говорит, кто есть на хуторе, хочу видеть. Пойдемте, – она всхлипнула. – Последнее желание исполнить меня послали. Истину будет говорить. Да, живее, живее, будьте добреньки.
Доната успела убрать нож за спину. Оставалось надеяться, что Улита, находясь в таком состоянии, вряд ли его заметила. Да ладно, уважить просьбу умирающего, стоящего на пороге Истины, к тому же, к тебе не имеющей отношения – доброе дело.
Торопливо следуя за Ладимиром и Улитой, она не могла отделаться от виденья: так ясно представилось, что вот также ее будят среди ночи и зовут к Той Женщине, которая и родства-то не помнит. Собирайся, говорят, девушка, мать твоя Истину тебе будет говорить… Бр-р-р-р. Не дай Свет приснится такое – с ума сойдешь.
В большом обеденном зале, где, наверняка, не раз собиралась вся семья, хотелось бы верить, дружная, на столе лежал огромный человек, до горла накрытый простыней. Черное лицо с синюшным отливом опухло. Раздулись губы, щеки, неправдоподобно огромный нос занимал на лице так много места, что Доната невольно содрогнулась. Руки с толстыми, будто воздухом надутыми пальцами, теребили края простыни.
Да, без сомненья, его укусила лесная змея. Та, которая любит оставлять склизкие дорожки на ветвях деревьев и та, которая не решится напасть первой, пока ей не наступят на хвост. Умирающий стоял на пороге Небесной Обители. Воздух со свистом выходил из опухшего горла. Глаза под отекшими веками блестели лихорадочным блеском.
– Все… здесь, – прошелестело в зале, и Доната не сразу поняла, что это голос умирающего.
– Все… все… – шорохом прокатилось по углам.
В набитой людьми комнате было душно. От множества зажженных свечей пахло плавленым воском. Прижавшись спиной к стене, Доната исподтишка огляделась. Близких родственников, которым предстояло смириться с Истиной, она угадала сразу. По пустым глазам. Если лица остальных отличала печаль, то их лица были сосредоточены, внимательны – но в них отсутствовала горечь близкой утраты. Вот-вот произойдет событие, которое перевернет жизнь одного из них, а в худшем случае коснется многих. Против Истины не попрешь, от нее не отмахнешься, как от назойливой мухи – будь она жестока, с ней предстояло жить, не сразу, со временем смиряясь и принимая, как новое рождение.
Рядом с Донатой стояла женщина, по всей видимости, сестра умирающего. Она без устали молилась. О чем? Просила, чтобы Истина не коснулась ее, или наоборот – выпрашивала милосердную?
Седой дед, который встретил их в доме и назвался отцом умирающего, стоял, скрестив на груди костлявые руки. Ему и самому не долго осталось, но – все возможно. А иные такую Истину изрекут, что и после смерти набегаешься.
