Происходившее в Зелёном Мире напоминало давно позабытые мною светлые, хорошие сны. И танцевали мы как во сне. Среди чаровавших своим видом и движениями созданий.
Наш танец был бесконечен. Мелодию сменяла мелодия, пары приходили и уходили, а мы с Элиотом держались друг за друга и кружили, взлетали, падали. Отпускали друг друга, чтобы снова сплестись руками, ногами, тканями одежды. Стопы не чувствовали боли, мышц ног не касались перенапряжение и усталость, а моего тела и сознания — страх. Я танцевала, как заведённая механическая кукла, и вместе с тем, как живой, трепетавший от чувств человек.
А потом заиграла иная музыка. Её звучание было не тем, что могло затеряться в череде других уже сыгранных произведений. Струнное исполнение и проникший в моё сердце женский голос заставили меня замереть в объятиях Элиота и выглянуть из-за его плеча: за прямоугольником столов, рядом с музыкантами стояла Флёрана, волосы которой были растрёпаны и закрывали оголённые плечи. Она пела. На языке, мне незнакомом, но понятном эльфам: понимание читалось на лицах таких же застывших, как мы с драконьим принцем, танцоров, гостей, что прекратили есть, кто-то из них замер, даже не донеся ягоду появившегося на столе винограда до рта.
Когда Флёрана закончила петь, я чувствовала себя так, словно в моём сердце открыли все двери, как главный, так и чёрный вход, и теперь оно продувалось ветрами пустоты. Песня эльфийки, исполненная, вероятно, на эльфийском наречии, была песней скорби, утраты и какой-то израненной доброты.
Я посмотрела на Элиота и, убрав одну руку с его плеча, сокрытого рубашкой и пиджаком Риэра, смахнула слезинку с щеки.
— Вы плачете, — отметила я, пояснив ему своё действие. Музыка больше не играла, никто больше не пел. Эльфы не двигались со своих мест, словно чего-то ждали.
Вскоре стало ясно, чего именно.
На огороженную танцевальную площадку внесли деревянный помост и маленькую лесенку. Пары, что там стояли, отступили назад, к центру, к тому месту, где я и Элиот стояли, уподобившись остальным. Таким образом, когда Флёрана, Риэр и выглядевшие старше, но похожие на них незнакомые взрослые эльф и эльфийка ступили на помост, мы оказались в первом ряду. Один был в полностью чёрном фраке, другая — в чёрном, но абсолютно идентичным в остальном моему, платье. У мужчины и были распущенные светлые волосы до плеч, у женщины — до поясницы. В эльфе узнавался Риэр, его красота и… как я вскоре услышала, притягивавший внимание голос. В эльфийке было что-то, объединявшее её с резковатой Флёраной. Нетрудно было догадаться, что это родители четверокурсников и хозяева праздника.
— Ежегодно мы проводим бал Начала Осени и славим богиню нашу и покровительницу Артемисию. С раскрытыми объятиями мы приветствуем месяцы увядания, погибели всего, что мы любим.
Костровый запах будто бы усилился, я отметила, что небо окрасилась в близкий к чёрному для меня цвет, ветер из ласкового стал кусачим, и теснее прижалась к дракону. Элиот, всё поняв без лишних слов, стянул с себя пиджак и накинул на меня. Я втиснула руки в длинные для меня рукава.
— Из века в век наш народ приносит лесной богине дар, возвращает ей то, чему она обучила наших далёких предков. Мы даруем ей наше милосердие.
Я едва дышала, смотря на говорившего отца Риэра. Надвигалось… что-то.
— И в этом году дар нам поможет принести, — отец Риэра улыбнулся, лукаво, опасно, как волк в шкуре смертного разумного существа, — леди Селия. Прошу вас, друг мой!
Кто-то позади вскрикнул. Я обернулась, но за столпившимися на танцевальной площадке эльфами не было видно ровным счётом ничего, даже с подпрыгиванием и вставанием на носочки. И тут тёплые, знакомые руки сомкнулись на моей талии и подняли меня вверх, как делали не раз в течение нашего бесконечного танца. Я повернула голову, убедившись, что это Элиот, хотя лучше всего говорила о том, что это он, моя спокойная реакция. А потом моё внимание привлекли двое эльфов, в простеньких рубашках и штанах, из тех, что меняли на столах тарелки да напитки. Они вели под руки пожилую эльфийку, что вертела головой в поисках поддержки, но не находила её. Аристократы лишь качали головами и провожали её взглядами.
Слуги затащили леди на помост и поставили на колени пред хозяевами бала, который оказался не тем, чем воспринимался изначально.
— Леди Селия, вы обвиняетесь в отравлении своего мужа с целью присвоить себе его имение, должность в Совете и состояние в размере одного карьера и двух сокровищниц. Признаёте ли вы обвинение, что выдвинула против вас Артемисия? — вопросил отец Риэра, нависнув над женщиной, чьи руки с дряблой кожей покоились на оголённых коленях. Юбка её светлого платья сильно задралась.
Но меня удивляло другое… Богиня?! Богиня сообщила им о преступлении?! В книгах не упоминалось, что в жизни эльфов боги играли значительную постоянную роль.
— Признаю, — склонила голову обвинённая эльфийка.
Отец Риэра улыбнулся и повернулся к народу, взмахнув полами фрака.
— Леди Селия заслуживает наказания. И вместе с тем — нашего милосердия, — объявил он. — Так каково будет наше решение, мои гости? Какой дар мы принесём нашей богине? Оскверним ли его гневом?
Народ вокруг нас зашептался. Мы с Элиотом, не знавшие, что делать, просто наблюдали за их беседами, с интересом и диким голодом. «Каким могло бы быть милосердное наказание для убийцы?» — вопрошали глазами друг у друга мы, душевно израненные, жаждавшие расправы над врагами сироты.
Наконец, эльфы затихли. Стоявший справа от меня мужчина поднял руку:
— Я, лорд Аврелий, говорю за всех нас: леди Селия будет наказана, но получит шанс прожить отведённые ей годы так, чтобы искупить свой грех. Не отправить ли её в жрицы богини Артемисии, чтобы она сама решила, как должен быть искуплён столь великий грех, как убийство?
На том и сошлись. Леди Селию увели, и… празднество продолжилось. Хозяева бала сошли с помоста, его и лестницу унесли, и в хрустальные бокалы вновь полилось сладкое вино, музыканты вернулись к игре, танцоры — к танцам. И лишь мы с Элиотом не переступили эту грань, что отделила произошедшее от последовавшего.
— «Когда мы выясним, кто посмел взять на душу такой грех, как арайденская трагедия…» — начал дракон, с трепетом приподняв мой подбородок указательным пальцем.
— «…вы убьёте виновника и принесёте выдранное из его груди сердце в своей окровавленной ладони. В состоянии ли вы отплатить заявленный вами долг подобной бессердечностью?» — закончила я свои же слова, сказанные в день, когда договорилась со своим врагом.
— «Можете во мне не сомневаться», — простонал он свои слова и, убрав руку от моего подбородка, вовлёк меня в поцелуй, глубокий, жадный, такой, каким при всем желании невозможно насытиться. Такой, когда чужие зубы яростно поддевали мои губы, когда моя правая рука вцепилась в выглядывавшую из-под пиджака рубашку мёртвой хваткой, когда мы оба начали задыхаться.
Я попыталась отстраниться, но его рука, расположившаяся у меня на талии, крепко прижала меня к горячему драконьему телу. Складывалось впечатление, что кровь Элиота вскипела, как чёрное масло, в которое бросили зажжённую спичку. Мне бы остановиться, но, провалив попытку отойти, я обхватила руками лицо дракона, накрыла его горящие щёки, коснулась пальцами ушей.
