Книга Пирсинг - Рю Мураками

Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29

Тиаки взглянула на мужчину, опустившего руки, и удивилась тому, как смешно он выглядит. Он напомнил ей упавшего с дерева ленивца, которого она однажды видела в документальном фильме. «Ленивцы проводят всю свою жизнь на деревьях, сказал комментатор, — и оказаться на земле — серьезная угроза их безопасности, поскольку их мускулы не приспособлены для наземного существования». Ленивец делал отчаянные попытки забраться обратно на дерево, но его движения были медлительными, странными и комичными: он цеплялся за землю, неуклюже помахивая одной лапой, в то же время с огромным усилием пытаясь продвинуть все свое тело вперед. Перемещения мужчины тоже были совершенно примитивными, как будто снимались в замедленной съемке, но Тиаки не способна была в это мгновение оценить юмор происходящего. Левая сторона его лица была сплошь залита темно-красной кровью. Но страшно было не это, а то, как смотрит на нее его правый глаз. Это был влюбленный, чокнутый взгляд, полный грусти, ненависти и вызова. Он порывался снова встать на ноги и пытался что-то сказать ей едва слышным голосом:

— Ты нашла нож под трубой в ванной? Нож для колки льда? Под трубой? Ты ведь заглянула под трубу, правда? Когда переезжала?

Она не понимала, о чем он говорит, но его взгляд испугал ее, и она отрицательно покачала головой.

— Он нужен мне сейчас. Ты не заглянула под ванну, переезжая?

Она опять покачала головой.

— Это забавно, — пробормотал Кавасима.

Запах горящих ногтей стоял сейчас не только в его ноздрях, но и господствовал во всем его теле. Поток искр вспыхивал там, где его зрение, слух и обоняние пересекались между собой, но Кавасима не мог с полной уверенностью сказать, что эти искры и впрямь существуют и что реален жар, сжигающий его макушку. Он уже бывал наедине с этим запахом, искрами и жаром. Голос больше не трепетал в нем, но в этом не было ничего страшного. «Голос уже помог мне — в первый раз за много лет, а сейчас я без него обойдусь».

Только теперь он понял, чей это голос. «Он мой. Это мой ребячий голос. Я знал, мой собственный голос слишком слабый, детский и беззащитный, поэтому выбрал голос взрослого. Похожий на тот, что читает по телевизору новости. Но сейчас я сам взрослый. Я сам по себе могу говорить и действовать. Посмотри на эту женщину, стоящую здесь. Посмотри, как она боится меня. Весь мир научится бояться меня».

Он вспомнил, как однажды его уже обуревали подобные чувства. Тогда они были еще сильнее — в тот день, когда он ударил свою мать. Столкнувшись с ней через столько лет, он не мог не поразиться тому, какой маленькой она оказалась. Будто усохла. Просто увидеть ее такой — этого было уже достаточно, но тут она начала слезно молить, трепещущая и робкая: «Ты простишь свою маму, правда?» Тогда-то он и ударил ее, видя ее страх. Он не мог вынести этого — того, что она испугана и просит об отпущении грехов. Просить прощения — это неправильно. Потому что такой вещи нет в этом мире.

Перед ним снова охваченная страхом женщина. «Я дам ей силы, я расправлю ей плечи. Я дам ей понять, что как бы она ни кричала, никто не придет ей на помощь. Она говорит, что не знает, где тот нож. Так, может быть, он не был все это время под трубой? Может быть, полиция нашла его после происшествия? Почему бы полицейским не обшарить квартиру? Да ладно. Какая разница. Просто теперь все следует делать скрытно, где нас не обнаружат. Так что с ножом? Как я распрямлю эту женщину без ножа для колки льда? Надо торопиться. В моих руках и ногах какая-то тяжесть, хотя боль прошла. Нет боли. Нельзя засыпать. Пока я не преподам ей урок. Очень важно. Интересно, почему она не пытается убежать? Надо показать ей, что пути к бегству отрезаны. Это легко».

— Подойди на минутку… — попросил Кавасима.

Тиаки снова отрицательно покачала головой и отступила на шаг назад. Мужчина рванулся вперед и поймал ее за руки, сжав с такой силой, что она вскрикнула или попыталась это сделать — из ее пересохшего рта вырвался резкий свистящий звук, будто выпустили пар. Тяжело дыша, сплошь покрытый смесью карри и пота, выступившего на его залитом кровью лице, мужчина увлек ее в кухню, туда, где стояла эспрессо-кофеварка. Он схватил шнур от агрегата и стал связывать ей руки. Тиаки пыталась высвободиться, но Кавасима был настолько ее сильнее, что даже не чувствовал, казалось, как она отбивалась локтями и коленями, несмотря на вновь появившуюся боль в бедре. Он обмотал ее запястья проводом три или четыре раза, затянув что есть силы, потом накинул еще одну петлю на предплечья и закрепил все это тугим узлом, так что кожа ее приобрела мертвенный оттенок.

— А сейчас скажи себе, — произнес он, запихивая ей в рот кляп, скатанный в шарик лоскут из его рубашки, — что это не больно. — Теперь он говорил нечетко, глотая слова. — Вот в чем секрет: ты должна в это поверить. Если ты только подумаешь, что может быть больно хоть чуть-чуть, это не подействует. Ты не должна сомневаться ни одной секунды, что вся боль уйдет. Смотри на меня! Смотри на меня!

Кавасима потянул за связанные запястья и так резко подтащил ее к себе, что они едва не стукнулись лбами. Рана над его левым глазом еще сочилась кровью. «Должно быть, ксалкион убил боль», — подумала Тиаки. Глаз, по-прежнему открытый и затянутый красной пленкой, вращался, как будто обладал сознанием. Искал чего-то в собственном багровом мире, как глаз искореженного андроида из какого-то фантастического фильма. Ее запястья болели, и из-за кляпа во рту ей было трудно дышать, но она не могла оторвать взгляда от этого глаза.

«Я покажу ей, что не надо убегать», — думал Кавасима. Он продолжал что-то говорить, но некоторые слова произносить ему стало намного труднее. Дважды он случайно прикусил себе язык, хотя и пытался вернуть ему чувствительность, царапая ногтем его пупырышки.

— Я никогда не буду… врать тебе, я хочу, чтобы ты… на меня… смотрела… но сфокусируй свой взгляд… на чем-то за моей спиной… как на этих… на картинках… в формате 3D… делай так… это мой секрет… моя мать… она смазала мне руку аммиаком… а однажды предложила сделать татуировку… и взяла карандаш… заточила его… с твердым грифелем, 4Н или 5Н… действительно острый… и стала колоть меня в руку…. и в ногу… и била меня молочной бутылкой… и за уши дергала… и по пальцам веревкой… и горящей сигаретой жгла… или иголкой прямо в глаз… ей все равно… так вот, понимаешь, секрет…

Тиаки понятия не имела, о чем подвывает этот человек, но пока она рассматривала его залитый кровью глаз, ее сознание фиксировало слова «аммиак», «татуировка», «молочная бутылка», «иголка», и когда он спрашивал ее, понимает ли она, кивала. Лоскут кляпа, высовывавшийся изо рта, колыхался в такт с движениями головы.

— Сейчас я хочу… вот что я хочу… перерезать тебе ахилловы сухожилия… так помни… помни, что я тебе сказал…

Уловить какой-либо смысл в том, что мужчина говорил, было трудно, так что Тиаки с отсутствующим видом кивала, видя, что ее гость что-то ищет среди ложек, вилок, кухонных ножниц и прочей посуды, разбросанной на полу. Слова «перерезать ахилловы сухожилия», однако, продолжали звучать в ее мозгу, и она попыталась закричать и вырваться. Мужчина одной рукой держал шнур, которым она была связана, поэтому их борьба закончилась тем, что кофеварка упала на пол, потянув за собой и Тиаки, которая рухнула рядом.

Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29