Козловский проводил Нестора до трамвайной остановки, дождались нужного номера.
— Вот на этом. На четвёртой остановке сходи, там в двух шагах Анастасьевский. Привет Аршинову. До скорого.
Намётанным глазом Нестор выделил в снующих по переулку людях чекистов, слишком уж откровенно и бесцеремонно они изучали встречных, а главное, держались этакими хозяевами. Именно поэтому он не решился входить сразу в помещение Федерации, а наоборот, направился к закрытой двери Комиссариата внутренних дел, занимавшего внушительное здание.
— Комиссариат откроется после трёх.
Махно явил на лице тень неудовольствия, словно сожалея, и не спеша направился к дверям Федерации, как бы желая убить время. Теперь, как он полагал, чекисты должны были потерять к нему интерес.
2. Московские встречиЛишь на третий день отыскал Нестор Аршинова — своего друга по каторге и учителя. Адрес его подсказали в Федерации:
— Аршинов — комендантом в отеле, что у Триумфальной площади.
— Да не комендант я, — засмеялся при встрече Аршинов. — А ради экономии живу у коменданта, тем более что он тоже был с нами в Бутырке.
— Кто?
— Бурцев.
— Ну тогда и меня приютите, надеюсь.
— Конечно. О чём речь.
Комендантская комнатёнка была невелика, но постель для Нестора приспособили между диваном Аршинова и столом. К вечеру Махно притащил свой чемодан с тамбовскими булочками, и они перед сном попили втроём чаек с сахарином, раздобытым Бурцевым на базаре. Хвалили булочки:
— В Москве такие разве что вожди едят.
— Да, скудновато у вас тут. Ещё ж и Украину немцам подарили, — пенял Махно. — Эдак, глядишь, через год-два перемрёте как мухи.
— Ты нас не пугай. Лучше расскажи, как там у вас?
— У нас на Екатеринославщине всё помаленьку налаживалось, в нашем уезде несколько коммун образовали, к севу готовились. Даже с вашей Прохоровской мануфактурой обмен наладили, мы им хлеб, они нам мануфактуру.
— Ну и как?
— А так. Властям не понравилось, что без них, видишь ли, обошлись. Арестовали вагоны с товаром. Пришлось силой отбирать. Правильно Кропоткин говорит, всякая власть — враг народа. И вот, пожалуйте, Брестский мир и у нас немцы. А хлеб вместо Москвы на Германию поплыл. Это как?
— А что с коммунами? — спросил Аршинов.
— Отступали вместе с войсками. Я свою первую отыскал аж в Царицыне, пристроил там на хуторе. Пусть переждут. Не вечно ж под немцем будем. Поднимем народ — выгоним.
Ночью, когда уже улеглись, Нестор признался Аршинову:
— Я, Пётр Андреевич, наверно, нынче отцом стал.
— Ну да? Почему наверно-то?
— Да в коммуне-то моя жена Настя на последнем месяце, вот-вот родить должна. Плакала. Просила остаться, подождать.
— Чего ж не остался?
— Так я к концу июня должен уже в Гуляйполе быть. А мне хочется с Петром Алексеевичем повидаться.
— С каким Петром Алексеевичем?
— Ну с Кропоткиным. Он же сейчас, кажется, в Москве?
— Да, в Москве. Но слышал я, собирается переезжать в Дмитров. А зачем он тебе?
— Ну как же. Наш теоретик, глава русского анархизма, поговорить с ним, посоветоваться. В Федерации-то нашей чёрт ногу сломит, кто во что горазд, всяк своё молотит. Оттого, наверно, и бессильны мы. Вон, большевики с левыми эсерами мигом революцию оседлали, теперь попробуй скинь их.
— Они сами себя съедят, Нестор. Грызутся меж собой. Добром это не кончится.
— Возможно. Но, думаю, анархистам и это не будет на пользу. Слишком мы разобщены.
А вы здесь, Пётр Андреевич, извини, занимаетесь болтовнёй. В Федерации разговаривал с анархистами. О чём, думаешь, горюют? О средствах. Мол, деньги нужны. Для чего? — спрашиваю. Газеты печатать. Это что? Большевики нас пулями, а мы их газетой. Так что ли?
Через день Махно отправился на Большую Никитскую в гости к патриарху анархии Кропоткину. Шёл с сердечным трепетом: как-то примет его старик, удостоит ли вниманием, что ни говори, революционер-то — революционер, а всё же из князей.
Но увидев доброжелательное лицо хозяина, открывшего ему дверь, Нестор как-то сразу успокоился и, поздоровавшись, представился с некоторой рисовкой:
— Ваш верный последователь, Нестор Махно.
— Очень приятно, — улыбнулся Кропоткин. — Проходите, товарищ Махно. Извините, мы тут уже сидим на чемоданах. Вот в это кресло, пожалуйста.
Махно опустился в глубокое кресло, Кропоткин сел напротив и, потирая сухонькие старенькие руки, спросил с искренней заинтересованностью:
— Вы откуда, товарищ? Вижу, что не москвич.
— Я с Екатеринославщины, из села Гуляйполе. Там ещё после февральской революции мы организовали секцию анархистов, отобрали землю у помещиков.
— Уже после февраля?
— Да, после февраля. Организовали три сельскохозяйственные коммуны, стали готовиться к севу...
— Это интересно, — вскинул седые брови старик. — Очень интересно, товарищ Махно. Насколько мне известно, ни Керенский, ни Ленин ещё и не думали об этом. На каких же условиях гм... основаниях вы их утверждали, коммуны эти?
— Ну как? Мы обобществили инвентарь, скот, поделили землю.
— А помещиков куда? Хозяев старых?
— Ну, им тоже предложили вступить в коммуну.
Кропоткин тихо засмеялся.
— А что? Равенство так равенство, мы им тоже земельный пай выделили.
— Ну и как они?
— Да посбежали все.
— Что? Без сопротивления?
— А мы их всех сначала разоружили.
Кропоткин, покачивая головой, улыбался поощрительно:
— Ну, товарищи, ну, молодчики... А как же губернское начальство? Оно-то чью сторону приняло?
— Конечно, не нашу. Грозить нам стали. А мы создали свой вооружённый отряд, а уезд объявили вольной территорией.
— Соня, — позвал негромко, но весело Кропоткин, и когда из кухни появилась жена, сообщил ей: — Слыхала, на юге на Екатеринославщине своя Парижская коммуна появилась. Вот товарищ Махно оттуда. Рассказывайте, товарищ, рассказывайте.
— А что рассказывать, — вздохнул Махно. — Сами знаете... Брестский мир. Немцы на Украине, где нам было устоять перед регулярной армией.
— Выходит, товарищ Махно, инициатива снизу из народа может давать свои плоды?
— Может, Пётр Алексеевич, вполне может. Если б нам не мешали.
— Это ещё раз подтверждает наш тезис, что всякая власть убивает инициативу масс. Любая, будь то диктатура, монархия или даже парламент.
